Опасная тишина

Хмыкнув, Чимбер вновь подвел под едва видную фигурку дуло револьвера, выровнял, чтобы глаз различал мушку, подпер одну руку другой, всадил крупные, порченные насвоем – смесью табака с золой, которую научился употреблять у местных жителей, – зубы в нижнюю, омертвевшую от холода губу. Из губы брызнула кровь, но Чимбер не почувствовал ее, кровь была такая же холодная, как и все его лицо, заледенела, – выждал несколько мгновений и выстрелил опять.

Выстрела он не услышал, увидел только, как ствол револьвера украсился тусклым цветочным бутоном, в следующее мгновение бутон угас, и пуля унеслась в пространство.

Человек как шел, так и продолжал идти, кренясь то в одну сторону, то в другую, спотыкаясь, мотая головой на ходу… Он не стрелял – видимо, берег патроны.

– Ну-ну, – выплюнул из себя мерзлую слюну Чимбер, – давай-давай… Это тебе не поможет. Стреляй, гад!

Хоть и был он спокоен, но после второго неудачного выстрела в нем вдруг снова родилась тревога: а что, если за ним идет не человек, а дух бестелесный, упырь какой-нибудь, которого никакой пулей не взять – только огненной стрелой, да и то заговоренной? Вон ведь как ведет он себя – качается, будто плеть, но не падает, то в одну сторону шарахнется, то в другую, то исчезнет, то возникнет вновь…

Чимбер хотел перекреститься, да забыл, как это делается и вообще с какой стороны начинать осенение, то ли с правого плеча на левое, то ли с левого на правое, сплюнул в темноту, ветер подхватил плевок на лету и утащил его куда-то вбок, в темноту, а может быть, и вверх, под твердый полог облаков. Он пробормотал что-то про себя, так и не поняв, что именно произнес, может, молитву прочитал, а может, выругался, сцепил покрепче пальцы на рукояти револьвера и вновь прицелился в шатающуюся, медленно перебирающую ногами, но все ближе и ближе подбирающуюся к нему тень…

Емельянов не мог стрелять в похитителя Жени – Женя, человек неопытный, городской, к войне не привыкший, стояла за ним, стояла не на одной линии, прямо за его спиной, а чуть сместившись в сторону, и он боялся задеть ее пулей.

Налетчик стрелял в него, а он опасался сделать ответный выстрел, так что дело было совсем не в патронах, патроны у него имелись… В том, что Чимбер ни разу не попал, хотя пули свистели буквально около уха Емельянова, а одна прошла около виска, едва не опалив сукно утепленной ватой буденовки, было его великое везение. Видать, ангел охранял Емельянова.

Снег под ногами визжал противно, уплывал куда-то вбок, сопротивлялся, идти было трудно, но Емельянов не падал, цеплялся руками за воздух, шел и шел вперед. Иногда ему казалось, что ноги у него совсем перестали двигаться, отказали окончательно, но это было не так.

На ходу он вытащил пистолет. Маузер Усмана, заткнутый за пояс, он обронил. Даже не заметил как. Пространство перед ним двоилось, фигуры, видневшиеся впереди, тоже двоились, можно было попасть в Женю, поэтому Емельянов в следующую минуту, чтобы случайно не нажать на курок и не выстрелить, опустил ствол и ощутил себя совершенно беззащитным перед мужиком, завернувшимся в кавказскую бурку и чувствовавшим себя, надо полагать, надежно – не то что начальник заставы.

Емельянов стиснул зубы, накренился, сильно накренился, одолевая ветер и снег, – теперь он пластался почти параллельно земле, пытаясь ускорить свой бег хотя бы на чуть-чуть, но не ускорил – сил не было, он помотал головой и неожиданно ощутил идущее откуда-то тепло. Ну будто бы от громко гудящей печки пахнуло пламенем, Емельянову разом сделалось покойно, даже посветлело, кажется, вокруг, и пространство образовалось, хоть пляши в нем… Но двигаться по-прежнему было трудно.

Легкие в груди смерзлись, что-то стучало в них, глотку обметала боль, сердце громко стучало в висках, норовя проломить их, в ушах полоскался гнетущий протяжный звон. Он опять поднял пистолет – в который уж раз – и опять опустил его – мешала Женя. Эх, Женя, Женя… Отодвинься чуть в сторону, голубка. Или рухни в снег, чтобы тебя не было видно. Иначе Емельянову не справиться с этим бандитом, скорее бандит справится с ним.

Подпустил бы этот человек ближе к себе, сошлись бы, как сходятся мужики на родине Емельянова, на реке Сосне, в кулачном бою, померялись бы силами… Но нет, человек этот не таков, не подпустит ни за что, искрошит Емельянова пулями, а подойти не даст.

– Эй! – прохрипел Емельянов едва слышно, нехорошо подивился тому, каким слабым стал у него голос – даже сам не разобрал, что произнес, собрался с духом, крикнул посильнее и опять не услышал себя.

И вновь ощутил тепло, исходящее от промороженной каменной земли, словно от печи. В горле возникла тугая пробка, перекрыла путь воздуху, дышать сделалось совсем нечем. Но тепло обязательно должно победить холод.