Опасная тишина

Служебный пес Цезарь, слыша изюбриные крики, обычно настораживался, шерсть на загривке у него ершилась, становилась дыбом, он начинал скулить, дергался, но Кацуба одергивал его, притискивал голову пса к ноге, легонько теребил за уши.

– И изюбры, и тигры – это не по нашей части, Цезарь, – говорил он, – не отвлекайся.

Цезарь с горьким подвывом хлопал челюстями – человеческую речь он разумел, только ничего не мог сказать в ответ. Как всякая другая умная собака.

С тиграми собаке лучше не встречаться, всякий пес для таежной «мурки» – это сладкий бублик, намазанный сливочным маслом, съесть трезора могут в несколько секунд, только хвост и останется. Да еще изношенные когти от лап.

Кацуба и сам не так давно повстречался с тигром – без оружия, один на один. За спиной у Кацубы болтался «сидор» – обычный зерновой мешок, сшитый из плотной ткани, с пеньковой веревкой, привязанной к нижним углам и петлей, перехватывающей горловину мешка, – классический «сидор», рожденный во времена крепостного права и живущий до сих пор.

В тот день неожиданно выпал снег – мягкий, сочный, плотный, Кацуба возвращался из отпуска. Шел пешком из штаба отряда к себе на заставу и решил спрямить путь – тропок коротких здесь было много, все их пограничник Кацуба хорошо знал, поэтому грех было не воспользоваться и не спрямить путь, он соскользнул с плоской горки к ручью, остановился, зацепил ладонью намного колючей ледяной воды, плеснул себе в лицо – фр-р-р! – вода обожгла кожу, попала в глаза, выбила слезы. Кацуба отер пальцами лицо, фыркнул на прощание еще раз и двинулся дальше.

Метров через двести он почувствовал – спиной почувствовал, лопатками, затылком, – что за ним кто-то идет.

Неспешно повернул голову – делать резкие движения в случае опасности нельзя, – и нехорошо обмер: за ним двигался тигр, пожирал человека желтыми светящимися глазами. Кацуба ощутил, как внутри у него возник острекающий холод, опалил сердце, легкие, глотку, ноги разом ослабли, он споткнулся о ледяшку, попавшую под сапог совсем некстати, выпрямился. Страха не было.

Краем глаза Кацуба зацепил зверя, определил: не тигр это, а тигрица – молодая, любопытная, с крупной усатой мордой и мощными лапами, способными расплющить теленка. Тигрица шла в десяти метрах от Кацубы, не отставая.

«И не отстанет ведь, – мелькнула в голове тревожная мысль. – Что делать?»

До заставы было еще далеко, оружия, чтобы отпугнуть тигрицу, – никакого, даже захудалого револьвера с парой патронов нет. Кацуба, не убыстряя хода, переместил «сидор» с плеча под мышку, сдернул с горла веревочную петлю, нащупал внутри первое, что попалось под руку – старенькое вафельное полотенце, уже прозрачное от ветхости, но очень мягкое, приятное, почти невесомое, им Кацуба любил вытирать лицо после бритья, – скомкав полотенце, Кацуба бросил его назад, под ноги тигрице.

Та остановилась, понюхала полотенце, рыкнула – что-то ей не понравилось, морда сморщилась, в глазах блеснул яростный свет, она еще раз рыкнула сердито, сильно, так, что с заснеженных кустов посыпались старые гнилые листья, свет в глазах заблестел снова и погас.

Ударом лапы она отбила полотенце в сторону, то подрубленной птицей взметнулось вверх и повисло, на кривой, с обледенелыми сучками ветке. Р-р-р! Надо было искать в «сидоре» что-то еще.

– Сейчас, милая, сейчас, – Кацуба вновь запустил руку в мешок, – сейчас я найду тебе чего-нибудь… Поищу сейчас, – он понимал интуитивно, что со зверем надо говорить, успокаивать его голосом своим, мягким убаюкивающим тоном, рассказывать разные вещи – про своих соседей, например, про то, что за рекой находится Китай и оттуда на нашу землю часто наведываются хунхузы – ночью переправляются на лодках, а тут, на этой стороне, им полное раздолье – могут и в тайге покуролесить, и в какой-нибудь деревне засесть, нырнуть в подвал к задастой вдовушке, – Кацуба рассказывал, рассказывал все это, тигрица внимательно слушала, кивала головой, но потом ей опять что-то не понравилось, и она рявкнула.

Под руку Кацубе попал помазок – мягкий, немецкий – в детской колонии, где как-то довелось Кацубе выступать, подарил однорукий воспитатель, основательно покалеченный на германском фронте, хорошо било намыливать этим помазком щеки ранним утром, под треск затопленной печки… Вставлен был помазок в оловянный стаканчик, украшенный японскими иероглифами, также трофейный, Кацуба специально купил его под помазок на рынке в Уссурийске у сивобородого деда-гольда.

Борода у того хоть и сивая была, но состояла всего из пяти волосинок, заплетенных в тоненькую косичку, руки тряслись – очень хотелось ему ханки. Гольд даже приплясывал от нетерпения в своих лаптях, сплетенных из толстой чавычьей кожи, нарезанной ремнями.

– Тяжело, бачка? – не выдержав, спросил Кацуба.

Гольд затряс головой часто-часто, из недоуменно-обиженных глаз посыпались слезы. Кацуба понял, что тот все равно напьется – найдет какую-нибудь гадость и заглотит ее, и, не дай бог, отравится, – вместо денег отдал гольду чекушку водки заводского производства, с горлышком, запечатанным рыжим сургучом.