Опасная тишина

Ведь когда холод, например, вползает в хорошо протопленный сухой дом, то прямо от порога улетучивается, его съедает тепло. Так будет и здесь. Емельянов распрямился, сделался выше – ему надо было преодолеть себя, прибавить бега, хотя движение его нельзя было назвать бегом – это было убогое, перепадающее с боку на бок, словно человек шел сразу на двух костылях, преодоление пространства… Судя по неровной кривости шагов, Емельянов должен был уже свалиться от усталости, затихнуть, вмерзнув головой в снег, но он не падал, держался, ковылял и ковылял, и хрипел, хрипел, хрипел… Хоть и выдохся он, но все равно двигался вперед.

– Эй! – вновь он вытолкнул сквозь зубы изо рта смятое, на человеческую речь не похожее, но все-таки различимое – на этот раз Емельянов услышал самого себя. – Бросай оружие! Кому сказали, бросай! – начальник заставы поднял пистолет, увидел, что конец ствола нацелен точно на тоненькую фигурку, кутающуюся в знакомую дошку.

Емельянов захрипел досадливо и опустил оружие – он не мог стрелять…

Женя видела и одновременно не видела мужа – все заслонял Чимбер, закутанный в громоздкую теплую бурку, он вообще занимал половину ночного пространства, бурка загораживала обзор, и Женя все норовила выйти из-за нее, выглянуть, как из-за забора, – иногда ей это удавалось, иногда нет.

Она всхлипнула. Ей хотелось к мужу, хотелось как можно скорее встать рядом с ним, быть может, даже прикрыть его, но она не могла обойти эту огромную, густо обсыпанную снегом бурку, оглушенно топталась на месте, ежилась от холода и переживала за Колю – вдруг этот человек убьет мужа?

Страшный человек этот, правда, стрелял уже несколько раз из револьвера, но, слава богу, не попал и, даст Всевышний, не попадет и впредь, поскольку стрелок он криворукий, ветер сносит его пули в сторону, а Коля – воин ловкий, знает, как вести себя в подобных случаях, Коля обязательно должен одолеть его.

Женя всхлипнула вновь, втянула сквозь зубы воздух в себя, закашлялась. Чимбер услышал ее кашель, раздраженно дернул одним плечом, привычно вобрал голову в кокон бурки и замер, выставив перед собой револьвер, зажатый обеими руками.

А Коля находился уже совсем близко, охлесты снега не перекрывали его, не загораживали, и лицо Колино, помороженное, с белыми пятнами на скулах, было видно, и рука с опущенным пистолетом, и то, как вымотался он в этой погоне, обессилел – все это тоже было хорошо видно. Женя опять всхлипнула, не удержалась: ей было жаль мужа.

Чимбер, держа револьвер обеими руками, ждал – патроны у него были на исходе, он теперь должен был стрелять наверняка. Женю неожиданно охватил страх – еще несколько секунд назад этого страха не было, а сейчас появился.

– Коля-я! – закричала она отчаянно, изо всех сил, оглушая саму себя.

Чимбер вздрогнул и выстрелил. Промахнуться он не мог уже никак – слишком близко подошел к нему Емельянов, и пуля всадилась начальнику заставы в грудь. Было видно, как она ударилась о металлическую пуговицу со стертым царским орлом (Емельянов хорошо поработал напильником, чтобы ничего не оставить на пуговицах от «темного прошлого»), вышибла длинную тусклую искру и вошла в тело. Емельянов дернулся, открыл на ходу рот, Женя увидела, как сквозь распахнутые губы брызнула тонкая струйка крови…

Емельянов сделал еще несколько надломленных скособоченных шагов, развернулся лицом к невидимым в ночи горам, с усилием выпрямил голову, чтобы рассмотреть и запомнить навсегда лицо жены, улыбнулся жалобно, прощально и упал на тропу.

– А-а-а! – зашлась было в крике Женя, но в следующее мгновение смолкла, а крик ее продолжил Чимбер – он буквально забился в радостных конвульсиях, загоготал так, что в недалеком ущелье сошла лавина, а земля под ногами невольно задрожала.

Это была его победа – победа Чимбера, его друзей и соратников, и совсем неважно, что они погибли. Главное не смерть, главное, что дело их торжествует. Женя, давясь слезами, скорчилась скорбно, прижала одну руку к лицу, другой уперлась в снег – ей было плохо.

– Коля-я… – выдавила она с трудом, выдавила вместе со слезами, прикусила зубами язык. – Коля-я…

Под грудную клетку ей, в низ ребер уперлось что-то твердое, неудобное, она приподняла голову – вспомнила, что это нож, среднеазиатский пчак, подарок мужа.

– Коля-я-я, – прошептала она, отерла пальцами глаза: она знала, что сейчас сделает.

Коля, распластавшись, лежал на едва видимой, наполовину занесенной снегом тропе, неудобно подломив под себя сразу обе руки. Когда человек лежит в такой неудобной позе – значит, он либо без сознания находится, либо вообще мертв. Ме-ертв… Женя содрогнулась от глубокого взрыда.