Опасная тишина

Когда становилось невмоготу, Кацуба, хрипя, сплевывая на снег тягучую сладкую слюну, осаживал пса, дважды вообще велел остановиться и лечь на землю. Сам присаживался на корточки рядом и, налаживая в себе дыхание, настороженно оглядывался. Кобуру нагана на всякий случай держал расстегнутой – мало ли что!

Снега в тайге было мало, из-под серых жидких нахлобучек иногда проглядывала яркая оранжевая или красная листва, резала взгляд – особенно красная, походившая на кровь, она рождала в груди некую оторопь, – хорошо, что оторопь эта проходила быстро; попадались и зеленые ростки, не желавшие поддаваться зиме, холоду, ловили своими помороженными макушками свет, тянулись к нему… Зима в уссурийском краю обычно бывает теплой, кто знает, может, повезет, и ростки доживут до весны?

Отдышавшись, – на это уходило полминуты, может, чуть больше, – Кацуба вновь оказывался на ногах:

– Вперед, Цезарь! Пора нанести сокрушительный удар по врагам пролетарского народа!

И они с Цезарем неслись дальше.

В маленькой аккуратной пади, по краям которой густо росли фиолетовые, в синь прутья багульника, Кацуба заметил человека.

Человек этот, кривобокий, маленький, как подгнивший гриб, сидел на пне и отдыхал. Лицо желтое, крохотное, в два детских кулачка, не больше, глаза – два черных уголька, – горели нехорошо, будто стремились прожечь следопыта насквозь… Цезарь рванулся было к нарушителю, но Кацуба сдержал его:

– Тихо, друг!

Цезарь, не соглашаясь с хозяином, зарычал, натянул повод, но Кацуба опять сдержал пса.

Около сидевшего на пне китайца стоял громоздкий, свесившийся на один бок мешок. Был он больше самого китайца раза в два. Кацуба понял, чем набит мешок и почему он такой тяжелый.

– Так, хо́дя, – сказал Кацуба и присел напротив китайца на корточки. – Значит, медведя бил?

По крохотному лицу китайца проползла тень.

– Зачем бил? – проговорил он беспокойно. – Бить не надо. Медведь мертвый был.

Кацуба стянул с плеча карабин, ткнул концом ствола в мешок.

– Развязывай!

Голос у китайца сделался еще более беспокойным, в нем послышались визгливые нотки.

– Зачем, командира, развязывать? У меня все в порядке…

– Если бы! – Кацуба иронично похмыкал. – Развязывай, развязывай мешок, ходя, не тяни время.

Делать было нечего, китаец закряхтел натуженно, словно бы у него распустился пупок, потянулся было к мешку, но на полпути остановился, утопил горящие угольки глаз в собственном лице:

– Тебе надо, командира, ты и развязывай!

Кацуба погрозил ему пальцем и передернул затвор карабина:

– Не шали, ходя! Имей в виду, карабин у меня лупит без промаха. Там, где карабин дело не сделает, осечку даст, – сделает Цезарь, – он потрепал по голове пса. – Цезарь осечек не дает. Развязывай мешок!

Китаец вздохнул жалобно и снова начал кряхтеть – развязывать мешок ему не хотелось, знал он, чем это грозит.

– Не тяни, не тяни, давай посмотрим твой товар! – Кацуба понимал, что китаец не мануфактуру из уссурийских кооперативных лавок волокет к себе домой и не удобную алюминиевую посуду, которую начали выпускать заводы на Дальнем Востоке, а несет совсем другое, и незваный гость этот может быть очень опасен, несмотря на свои крохотные размеры – и вооружен может быть, и знать такие приемы бокса, что с ним не справится даже знаменитый чемпион Иван Поддубный – сделает какую-нибудь незаметную подсечку или ударит пальцем в глаз… Тьфу!

Наконец китаец развязал бечевку на своем мешке, рывком раздернул горловину, и в лицо Кацубе ударил тяжелый разлагающийся дух. Кацуба отшатнулся: у него из глаз чуть слезы не выбрызнули…

Китаец почти неуловимо, словно бы это было движение воздуха в воздухе, качнулся в сторону, и в следующее мгновение у него в руках оказалась короткоствольная винтовка.

Ударил выстрел.

Но стрелял не китаец, а Кацуба – пограничник опередил его, пуля всадилась в деревянное ложе винтовки, выбила оружие из рук китайца. Раздался резкий, какой-то заячий вскрик, китаец со съехавшим набок личиком затряс рукой – удар свинца отсушил ему пальцы.

– Не шали, ходя, – предупредил китайца Кацуба. – И не реви – сам виноват.

Из глаз китайца текли слезы, маленький темногубый рот плясал от боли.

– Ты дурак, ламоза, – наконец выдавил он из себя. – Отпусти меня, я дам тебе денег.

Судя по тому, что китаец был вооружен не древней кремневой пищалью и не ружьем, в котором пороховой заряд и пуля заталкивается в ствол шомполом, а новым немецким «маузером» особой облегченной конструкции, было понятно, что у него могут найтись и деньги. Хорошие деньги, золотые русские рубли. Одно было досадно: как же он не заметил, что у «ходи» едва ли не под задницей была спрятана винтовка? В том, что тот был вооружен, Кацуба был уверен, но совсем не полагал, что это окажется винтовка.

– Завязывай мешок, ходя, – велел китайцу Кацуба, голос его был спокойным, как будто бы ничего не произошло. – Пошли!

– Зачем завязывай? Куда пошли? – в тоне китайца задребезжали плаксивые нотки. – Я тебе денег дам, ламоза!

Нарушитель очень прилично знал русский язык – значит, ходил сюда много раз.