Опасное лето

— Какой видный мужчина, — сказала про Филифьонка Муми-мама. — А картину у него за спиной я узнаю́.

— Задник для «Клеопатры», — холодно ответила Эмма.

— Молодую даму зовут Клеопатра? — уточнила мама.

Эмма схватилась за голову.

— «Клеопатра» — это название пьесы, — устало объяснила она. — А молодая дама рядом с моим мужем — его лицемерная племянница Филифьонка. Каждый год она шлёт нам приглашения на праздник летнего солнцестояния, но я ей никогда не отвечаю. Думаю, она просто хочет, чтобы её взяли в театр.

— И что, вы их даже не открываете? — с укором спросила Муми-мама.

Эмма отставила метлу.

— Как же вы мне надоели, — вздохнула она. — Вы ничего не знаете о театре. Ровным счётом ничего. И говорить тут больше не о чем.

— А не могли бы вы, Эмма, немного рассказать мне о театре? — робко попросила Муми-мама.

После некоторых колебаний Эмма все же смилостивилась.

Она села рядом с Муми-мамой на край кровати и сказала:

— Театр — это вам не гостиная и не пароходная пристань. На свете нет ничего важнее театра, потому что здесь зрителям показывают, какими они могли бы быть, какими они мечтают стать, хотя им не хватает на это мужества, и каковы они на самом деле.

— Воспитательный дом?! — в ужасе ахнула Муми-мама.

Эмма терпеливо помотала головой. Она взяла клочок бумаги и дрожащей лапой нарисовала Муми-маме театр. Она объяснила, что где находится, и всё подписала, чтобы мама не забыла. (Картинку вы найдёте ниже.) Пока Эмма рисовала, пришли остальные и окружили их.

— Я расскажу вам, как мы играли «Клеопатру», — начала Эмма. — Зал набит битком, публика притихла, ибо это была премьера, то есть самый первый спектакль. На закате я, как всегда, зажгла огни рампы и, прежде чем поднять занавес, три раза постучала в пол. Вот так!

— Зачем? — спросила дочь Мюмлы.

— Ради эффекта, — сказала Эмма, и её глазки сверкнули. — Знамение судьбы, понимаете? Занавес ползёт вверх. Красный прожектор освещает Клеопатру — публика затаила дыхание…

— А Бутафор там тоже был? — спросил Хомса.

— Бутафор не играет в спектакле, — объяснила Эмма. — Бутафор заведует разными предметами, которые артисты используют на сцене. Примадонна была восхитительно хороша, мрачна…

— Примадонна? — переспросила Миса.

— Да, главная актриса. Та, которой всегда достаются самые лучшие, самые увлекательные роли и которую все всегда слушаются. Но упаси…

— Я хочу быть примадонной, — перебила её Миса. — Только, чур, я буду играть печальную роль. Такую, где надо рыдать и вскрикивать.

— Тогда тебе надо играть трагедию или драму, — сказала Эмма. — И умереть в конце.

— Да! — воскликнула Миса, и щёки её запылали. — Подумать только — стать кем-то совсем другим! Никто больше не скажет: «Вон идёт Миса». Они будут говорить: «Посмотрите на эту печальную даму в красном бархате… великую примадонну… она столько страдала».

— А ты не могла бы сыграть что-то для нас? — спросил Хомса.

— Я? Сыграть для вас? — прошептала Миса, и на глаза её навернулись слёзы.

— Тогда я тоже хочу быть примадонной, — заявила дочь Мюмлы.

— И что вы будете играть? — недоверчиво спросила Эмма.

Муми-мама посмотрела на Муми-папу:

— Думаю, ты вполне мог бы написать для нас пьесу, если Эмма согласится немного помочь. Ты же писал мемуары — вряд ли писать стихи намного сложнее, правда?

— Я — пьесу? Ну нет, я не могу, — сказал Муми-папа и покраснел.

— Конечно можешь, дорогой, — сказала мама. — А мы выучим её наизусть, и все захотят посмотреть на нашу игру. Зрителей будет много, они будут приходить, приходить, а потом рассказывать своим знакомым, какое это было замечательное представление, и в конце концов Муми-тролль тоже прослышит о нас и вернётся домой. Все вернутся домой, и всё будет хорошо! — заключила Муми-мама и радостно захлопала в ладоши.

Они неуверенно посмотрели друг на друга.

Потом на Эмму.

Эмма развела лапами.

— Уверена, это будет фиаско и сущий ужас, — сказала она. — Но если вам так уж приспичило опозориться, то я готова дать несколько советов. Когда у меня будет время.

И Эмма продолжила рассказ о том, как играют в театре.

* * *

Вечером Муми-папа дописал пьесу и прочёл её остальным. Никто его не перебивал, и, когда он закончил, воцарилась полная тишина.

Наконец Эмма сказала:

— Нет. Нет, нет, нет. Нет и ещё раз нет!

— Что, так плохо? — пав духом, спросил папа.

— Хуже, — сказала Эмма. — Вы только послушайте:

Я льва не боюсь,
С маслом съем, не подавлюсь.

— Кошмар, — заключила она.

— Но я определённо хочу, чтобы в пьесе был лев, — обиженно проговорил папа.

— Надо писать гекзаметром! Гекзаметром! А не рифмами.

— Что это значит — гекзаметром? — спросил папа.

— А вот что: там-тара-там-тарара-тара-тамтам-та-рара-ра-тата, — объяснила Эмма.

Муми-папа просиял.

— То есть так: лев мне не страшен ничуть, одной левой его я повергну? — спросил он.

— Уже лучше, — сказала Эмма. — Перепишите всё гекзаметром. И не забудьте, что в настоящей трагедии все должны быть родственниками.