Опасные земли

– Хороший вопрос! И ответа на него нет, по крайней мере в рамках академической науки. Видите ли, доктор, выбраться из города, равно как и попасть туда, непросто. Наш полк, наступавший на том участке, не смог пройти расстояние в пять километров. Пять километров, доктор! Они шли двое суток! И заблудились! Целый полк! Послали роту разведки, и она не вернулась. Послали вторую – этой повезло больше: назад через неделю вырвался уполовиненный взвод! Дюжина человек, измученных и поседевших. Они несли такую матерую чертовщину, что их пришлось изолировать. Но факт есть факт – вещь упрямая. С пространством там творится нечто невероятное. Город пришлось обходить по дуге. И конечно, сразу все вообще засекретить. Ну а дальше в дело пошли парни из специальной команды. И другие парни, которые подняли все архивы по поводу этого чертова городка – я об этом тоже рассказывал. Ваша задача, доктор, описать, зафиксировать процесс воскрешения. И попытаться понять механику второй жизни. Наши опыты зашли в тупик, доктор, признаюсь честно. Мы научились заражать пациентов бессмертием, но не поняли… ни черта не поняли! А главное – как ими управлять. Этим-то мы с вами и займемся. Гордитесь, доктор! Вы теперь носите главную тайну не только Рейха, но и всей военной науки современности! Подумайте, какие перспективы! Если мы обуздаем эту силу… мы сможем низвергнуть в ад весь мир и подарить избранным вечную жизнь. Согласны взяться за тему, доктор? Впрочем, вопрос риторический – отсюда у вас только один выход.

И Рашер снова расхохотался.

* * *

Сказать, что Аларих Швальм испугался, значит не сказать ничего.

Любой испугался бы.

И дело не в том, что объекты были страшны, как сама смерть. Дело было в неправильности происходящего. В конце концов, русские пушки тоже несли ее – смерть. Но это была настоящая, окончательная, правильная смерть. Конец тела, пусть и мучительный. Происходящее же в бункере было чем-то запредельным.

Однако, как заметил Зигмунд, выхода не было, да и любопытство пересилило ужас. Хотя бояться Аларих не прекращал. С тех пор уже никогда.

Работа оказалась утомительной.

Согласно высказыванию Рашера, подопытных «заражали бессмертием» посредством шприца с вытяжкой из исходного объекта. А вот воздушно-капельный метод, обещанный Рашером, отчего-то не работал. Видимо, безвестный средневековый рыцарь что-то напутал, в чем его трудно винить, ведь ни слов «воздушно-капельное инфицирование», ни даже что такое бактерия, тот знать не мог. Или зараза за пять веков испортилась?

После инъекции у персонала было не больше десяти минут, так как человек сходил с ума. Начисто. Он превращался в невероятно агрессивную тварь, которую требовалось надежно обездвижить, пока она… оно не наделало дел.

Далее пациента (которого после инфицирования именовали «объект N+») пристегивали к столу и начиналась работа. Аларих следил, как подопытный умирал, чтобы возродиться вновь к тупой медленной не-жизни, ничем не отличаясь от исходных средневековых мумий.

– Черт знает что, – сказал Зигмунд, оторвавшись от микроскопа. – Это обычная Yersinia pestis, насколько я могу судить. Ничего больше наши доблестные бактериологи выделить не могут! Но отчего она передается только непосредственно в кровь?

– М-да, в кровь, – поддакнул Дитер, сидевший за столом напротив. – И отчего эн-плюсы после смерти делаются такие пассивные? После заражения они весьма агрессивны.

– Климат неподходящий, – заключил Аларих и устало потер глаза.

Дело было через три месяца после личного «сошествия во ад» доктора Швальма, как он сам окрестил свое знакомство с темой. Трое ученых сидели в лаборатории среди аппаратуры под аккомпанемент тихо жужжавшего автоклава. За преградой стекла билось тело, пристегнутое к столу. Пальцы скребли голую стальную поверхность, а изо рта рвался неслышимый то ли рык, то ли стон. Звукоизоляция была абсолютной, но Швальм знал: эн-плюс издает самые неприятные звуки: чистая, незамутненная ярость и жажда убийства.

– Скоро сдохнет, – пробасил Дитер, проследивший взгляд Алариха.

– Да, еще часов шесть-семь. Этот продержался долго. Девять дней.

– Хоть вы порадуйте, доктор! Есть что-нибудь новое? – взмолился Рашер, сложив руки на груди.

– Ни-че-го, – отчеканил Швальм. – Отслеживаю процесс умирания, провожу реанимацию, она, конечно, не помогает… Насчет второй жизни мертвого тела – никаких новых данных. Оно сохраняет все двигательные функции, ему нужна энергия в виде пищи, оно абсолютно тупо и почти пассивно. Я, право, не знаю, зачем вам понадобился я, все это вы и так знали.

– Ну-ну, доктор! Исследования только начались, что за унылые мысли! Вы работаете всего три месяца! И я по глазам вижу, у вас есть какие-то мысли. Поделитесь!

Аларих встал и принялся нервически барабанить пальцами по столу, будто играл на рояле какой-то быстрый мотив.

– Это не мой участок, Зигмунд, да и мысли бредовые, – сказал он после увесистой паузы, наверное, в полминуты.

– Бредовые – это хорошо. У нас и так не тема, а полное безумие. Еще немного безумных идей не повредит. Я так думаю, – сказал доктор Трег и усмехнулся.