Опасный водоворот

Лагерь еще спал. Только негромкий разговор часовых да еле слышное дыхание спящих нарушали предутреннюю тишину. Много тревог пришлось пережить бойцам за минувший день, не принесла покоя и ночь. Семьи бойцов были всего в нескольких километрах, но им казалось, что их разделяют сейчас сотни, тысячи километров. Предательство и злоба, насилие и жестокий террор воздвигали между бойцами и их домом непреодолимую стену. Перед нею бессильны мечты, желания, любовь, преданность… Эту стену можно разрушить только в борьбе, несгибаемой волей и силой оружия, слезами и кровью… И бойцы знали это. Знали, что их жизнь, как жизнь всех борцов за счастье народа, неотделима от существования диктатуры пролетариата. Это понимали и другие, и их много было в стране: партизаны, доблестно сражавшиеся когда-то за рабочую власть на испанской земле или против хортистов и салашистов; солдаты Народной армии и работники органов госбезопасности, поклявшиеся отстаивать пролетарскую диктатуру; рабочие и крестьяне, увидевшие, что несет им поднявшая голову контрреволюция. Если погибнет народная власть, их ожидает эмиграция, тюрьмы, виселица. Свинцовая нагайка снова начнет гулять по спинам рабочих и крестьян, которые снова подпадут под иго капиталистов, помещиков, попов и кулаков…

Вот какие мысли роились в голове подполковника Миклоша Комора на рассвете этого ноябрьского дня. Против него сидел майор Фекете и девушка с горящим лицом, готовая опять отправиться в свой опасный путь. Второй день Эржи лихорадило, но она скрывала это от Комора.

— Вопрос поставлен ребром, — продолжал Комор: — жизнь или смерть. И он поставлен так не только перед нами, но и перед сотнями тысяч людей во всей стране. И если вообще верно, что жизнь — это борьба, то сейчас великая правда этих слов очевидна, как никогда. Мы боремся за жизнь, и ничто не сломит нас в этой жестокой, но справедливой борьбе.

— Беда заключается в том, — тихо сказал Фекете, — что отдельные члены партии, считающие себя марксистами, многие интеллигенты, некоторые молодые люди, которые воспитывались уже в наше время, примиряются с неизбежностью установления в стране буржуазной демократии и ослабления партии, которая, по их мнению, лишь спустя некоторое время сможет окрепнуть… Вчера разведчики рассказывали дикие, непостижимые вещи! Они слышали, как многие утверждают, будто это не контрреволюционный мятеж, а борьба за свободу, народное восстание…

— Стоит ли сейчас спорить об этом, — снова заговорил Комор. — Ведь совершенно ясно, что буржуазная демократия — это шаг назад и она может быть расценена только как контрреволюционный акт. Сейчас весь вопрос в другом: найдутся ли такие руководители, которые возьмут на себя смелость открыть введенным в заблуждение массам глаза и честно сказать им, рискуя лишиться популярности, что в нашем отечестве происходит самый настоящий контрреволюционный мятеж; которые не побоятся взять на себя всю ответственность перед историей и принять самые энергичные меры, направленные на восстановление пролетарской диктатуры.

— Какие меры вы имеете в виду? — спросил Фекете.

— Прежде всего прибегнуть к вооруженной помощи стран, подписавших Варшавский договор, — сказал Комор. — Своими силами мы смогли бы восстановить власть рабочих и крестьян только в ходе длительной гражданской войны. А гражданской войны нам нельзя допускать, потому что это может привести к мировой войне.

Эржи поежилась. Ее бросало то в жар, то в холод. «Вот еще незадача, — сокрушалась она, — неужели я схватила воспаление легких?» Она подавила слабость. «Только бы не свалиться… Конечно, неплохо бы полежать в теплой комнате, укрывшись мягким одеялом». Она с интересом прислушивалась к разговору мужчин, но никак не могла сосредоточиться. «Скорей бы уж отправляться в путь. Комор хочет, чтобы я сегодня же вечером вернулась назад. Тогда зачем же терять время? Отсюда до улицы Пратер не меньше двадцати километров, значит, сегодня мне придется пройти сорок километров. В таком состоянии сорок километров пешком! Пожалуй, пора идти. Задание я запомнила хорошо». Она тихо заговорила:

— Товарищ подполковник, мне пора.

— Да, Эржи, сейчас! Товарищ Миркович подбросит вас в город на мотоцикле. Спроси Марковича, все ли у него готово, — повернулся он к Фекете.

Миркович уже два дня выполнял обязанности связного мотоциклиста. На одном из ближайших заводов раздобыли мотоцикл и удостоверение, и теперь бывший партизан свободно разъезжал по городу. Остановят мятежники — он покажет свою справку об освобождении из тюрьмы, и его оставляют в покое. К тому же он с акцентом говорит по-венгерски, а это сейчас хорошо — иностранцы в почете у мятежников. Эржи обрадовалась, что ей не придется идти пешком эту длинную дорогу и особенно тому, что поедет с Марковичем. Она очень привязалась к этому человеку. О чем только не переговорили они за последние два дня, и девушка узнала, какое большое сердце у бывшего партизана Мирковича.

Фекете вернулся вместе с ним.