Опасный водоворот

Эржи совершенно обессилела, она не могла даже говорить. Голова закружилась, все завертелось в какой-то неистовой пляске. В глазах потемнело. Она смотрела на потолок. «Вот он поплыл, сейчас придавит меня…» Потом все застлали набежавшие слезы. «Хорошо бы поплакать сейчас, сразу бы стало легче… Так тяжело на сердце…» Ей казалось, что слезы, омыв исстрадавшуюся душу, избавят ее от горя и невыносимой тоски. «О чем говорит эта милая женщина? Какая я смелая? Нет, она ошибается, я трусливое, несчастное создание… За что меня так жестоко карает судьба? Чем я провинилась? Хоть бы в чем-нибудь была виновата… Всевышний, за что ты покарал меня? В чем моя вина? Ведь я еще совсем молодая, я так мало прожила на свете, что не успела и согрешить. Нельзя же считать грехом любовь. Любовь уготована самой жизнью — это ее закон, и грешат те, кто идет против закона. Я не понимаю жизнь без любви! Только она принесет мне исцеление…»

— Давай градусник, — услышала она встревоженный голос женщины.

Эржи машинально подала. И тут ей вдруг вспомнилась строка из стихотворения Аттилы Йожефа: «О, грусть, оставь меня, приди хотя бы завтра, — сегодня тяжко мне…»

— Боже праведный! — воскликнула хозяйка дома. — Бедняжка, у тебя тридцать девять и пять. Надо немедленно вызвать врача.

— О грусть, — сквозь зубы шептала Эржи. — Что? Врача? Нет, нет! Не надо врача… — Она хотела сказать громко, но из груди вырвался хрип и кашель. — Нет, никого не зовите. Я должна уходить. Я должна немедленно идти.

— Об этом и речи не может быть, — строго сказала женщина.

Эржи соскочила на пол. Ее воспаленные голубые глаза холодно блестели.

— Где я могу найти Белу? — спросила она, натягивая свой свитер.

— Эржике, сокровище, послушайся меня, я пойду вместо тебя. Муж пока побудет с тобой, одумайся, тебе нельзя идти…

— Нет, я должна идти немедленно, — категорически заявила Эржи. — Скажите, куда вы девали Белу?

Вида тоже стал упрашивать ее, но бесполезно. Упрямство Эржи невозможно было сломить.

— Возьми с собой хоть стрептоцид и прими по дороге, — протянула ей женщина пакетик.

Эржи спрятала лекарство, записала адрес. Когда она собралась уже уходить, Вида вспомнил о просьбе Вамоша.

— Эржике, — заговорил он, — вы должны обязательно зайти и к товарищу Вамошу.

— Где его найти? — спросила девушка.

— Чепель. Новый дом на улице Ракоши. Подъезд «Б», третий этаж, квартира два.

Эржи снова на улице. «Сначала забегу домой, — подумала она. — Помоюсь, сменю белье». Свернув на улицу Барош, она быстро пошла вперед, не обращая внимания на окружающее, на прохожих. «Выполню задание, а потом в постель. Полежу. «О, грусть, оставь меня, приди хотя бы завтра…» — опять вспомнились стихи. — Буду повторять их в такт шагам. Никакого горя у меня нет. А грущу я только потому, что у меня температура. Конечно, только поэтому. Если бы не было температуры, я бы не хандрила. У меня температура всегда вызывает хандру». Она свернула на улицу Кошута. «Ну вот, скоро буду дома», — подумала она. Затем вспомнила о матери, которую не видела уже больше недели. «Отец тоже, наверное, дома. Вся семья будет в сборе, как прежде. Нет, кого-то не хватает… Ах, да — Ласло!» При этой мысли больно сжалось сердце. «Так вот почему тебе грустно! Нет! Не поэтому, не из-за Ласло, — убеждала она себя. — Из-за этого тоже больно, очень больно, не не только из-за этого, а из-за всего, что произошло в последние дни… Загубленные жизни стольких людей! Они лежат на площадях и на улицах, в свежевырытых могилах. Сколько восторженных, полных жизни девушек и юношей погибло из тех, с которыми я занималась в ДИСе. Как подло воспользовались наивной доверчивостью их пылких сердец… Ужасно! Надо думать о чем-нибудь другом. Скоро я буду дома. Смотрите-ка, уже осень! Как быстро пролетело лето…»

Желто-красное солнце тускло проглядывало из-за бахромы облаков. Оно показалось Эржи похожим на тело человека, просвечивающее сквозь истершуюся, пришедшую в ветхость одежду. Лучи солнца окрасили в светлый багрянец бледно-желтые и бурые листья деревьев, облупившиеся стены домов…

У Эржи тревожно забилось сердце, когда она остановилась у порога родного дома. Постучала. За дверью послышалась возня. Затем открылась дверь. Эржи увидела широко открытые от удивления, окруженные глубокими морщинами глаза матери, в которых таким неугасимым огнем светилась тревога и любовь, что они не померкли даже от слез, неудержимо катившихся по ее испещренным морщинами щекам, подбородку. Эржи припала к ее груди, вдыхая до боли родной запах домашнего очага, исходивший от этой бесконечно доброй женщины, простой крестьянки, пропитанной ароматом полей ее родины…

— Эржи, доченька, Эржике… — приговаривала она, без конца обнимая и целуя дочь. — Ты теперь дома останешься, правда? Не бросишь меня одну, я так рада…

— Отец еще в больнице?

— Еще там… Может, завтра домой придет…