Операция «Крепкий поцелуй»

– Не понимаю: к чему вы клоните?

– Я, мой славный генерал, по-прежнему хочу полномочий. Я хочу иметь доступ ко всем архивам, хочу иметь возможность проводить оперативные мероприятия в отношении любых лиц, кого я заподозрю, независимо от их ранга, хочу, чтоб у меня под ногами никто не мешался, я хочу дополнительное финансирование, в конце концов… Хочу тех дополнительных полномочий, которые мне побоялся предоставить Даллес и которые, став первым замом, предоставите мне вы. Абсолютно уверен, что следующий директор ЦРУ будет номинальным, ему только войти в курс дела – пару лет уйдет. Я же не буду шутить про вашу дружбу с КГБ у президента, а вы бросите ему пару правильных слов про меня и про необходимость дать мне возможность действовать без ограничений. Вот вы, мой ненаглядный, уже и первый заместитель директора ЦРУ и реально управляете всей конторой, я же получаю то, что хочу – сверхполномочия. И расправлюсь наконец со всеми русскими агентами, которые, как тараканы, расползлись повсюду!

Тоффрой задумался:

– Не могу понять: где подвох? Я вам не верю.

– Я вам тоже не верю, дорогой мой Холгер. Но сейчас я абсолютно искренен с вами. Я просто хочу помочь Америке.

– Помочь Америке? Вы просто хотите славы разоблачителя крупнейшей шпионской сети!

– Я отрежу маленький кусочек и вам, дружище, не сомневайтесь, – хмыкнул Энглтон.

– Но Дедал мертв, – покачал головой Тоффрой. – Все концы по агентурной сети были лишь у него.

Энглтон хитро ухмыльнулся, сунул руку в карман и вытащил листок бумаги.

– Вот сводка радиоперехвата береговой охраны, – сказал он, кладя бумагу на стол перед Тоффроем. – Не читали еще? Я только получил. Хотя вы же читаете лишь донесения ваших агентов, а я вот, знаете ли, читаю все. Очень любопытная информация: сегодня утром французским сухогрузом был подобран в море гражданин США Питер Грин – ха! здесь он назвался уже своим именем – с ранением мягких тканей левого предплечья и спины. Медицинская помощь оказана, жизнь – вне опасности. От предложения пересадить его на ближайшее судно, следующее в Соединенные Штаты, он отказался, попросил высадить его в порту следования сухогруза – Гавр, Франция.

Тоффрой встал, прошелся по кабинету, взвешивая и анализируя услышанное, остановился в задумчивости у окна, потом вдруг резко обернулся к Энглтону и, кривовато улыбаясь, произнес:

– Значит, и у меня на руках кое-какие козыри остались…

Энглтон усмехнулся:

– Вам решать, мудрейший, справитесь ли вы в одиночку с такими картами или все-таки стоит сыграть в паре. А вдруг и у меня какие-нибудь еще козыри завалялись?

Тоффрой посмотрел в цепкие и жесткие глаза Энглтона и сухо резюмировал:

– Я подумаю над вашим предложением.

* * *

Океан штормило. Словно бумажный кораблик, тяжелый сухогруз то взлетал на гребни гигантских волн, то падал вниз в серую бурлящую бездну.

За иллюминатором истошно завывал ветер, соленые брызги лупили в стекло, и в такт мощным ударам волн натужно поскрипывали стальные шпангоуты и переборки. Когда судно кренилось, на железном полу кают-компании, подпрыгивая на заклепках и весело позвякивая, катались пустые винные бутылки. Периодически они закатывались под длинный, рассчитанный на всю команду, стол и бились о ноги двух засидевшихся собутыльников: Олейникова, уже успевшего сбрить надоевшие усики и бородку, и толстенного моряка с мясистым носом, похожим на трюфель.

– А я был там… – дергая головой в заломленной набекрень бескозырке, увенчанной обтрепанным и невероятно засаленным помпоном, продолжал свой рассказ Трюфель, пыхая перегаром Олейникову в лицо и стуча пустой эмалированной кружкой по железному столу. – Ты понимаешь, тогда в ноябре сорок второго… я был там… я был на «Марсельезе»!

Олейников кивал, оперев голову о локоть, который никак не хотел держаться на столе и то и дело соскальзывал вниз.

– И вот немецкие танки уже ворвались в Тулон, – продолжал, еле ворочая заплетающимся языком, Трюфель, – они уже были в верфи! Понимаешь?! Тогда наш адмирал… наш славный адмирал де Лаборд отдал по радио приказ всему флоту о немедленном затоплении. Я сидел в радиорубке крейсера «Марсельеза» и непрерывно передавал: «Топитесь! Топитесь! Топитесь все!»

Трюфель заглянул в свою пустую кружку и с досады хрястнул ею об стол. Олейников, изображавший пьяную дремоту, встрепенулся и, театрально достав из кармана небольшую склянку, разлил ее содержимое по стаканам.

– Что это? – удивился Трюфель.

– Спирт, – буркнул Олейников. – Прихватил на всякий случай в медсанчасти…

Глаза Трюфеля радостно вспыхнули. Он чокнулся с Петром и жадно выпил.

– Друг! – отдышавшись от обжигающего глотка, полез обниматься Трюфель к Олейникову. – Ты понимаешь? Семьдесят кораблей! Мы сами затопили в Тулонской гавани семьдесят кораблей, чтобы они не достались нацистам!.. У тебя есть еще спирт? Еще глоточек?

Олейников отрицательно мотнул головой, выдержал паузу и, заглянув нахмурившемуся французу в глаза, простодушно выдал:

– А вот кок говорил, что у тебя в радиорубке всегда есть коньяк. Настоящий французский коньяк…