Операция «Наследник», или К месту службы в кандалах

– Ты видел, Стивен, как позеленела от злости Какссон, когда ты сказал о музыкальной машине? – спросила она, притворяя дверь. – Дело в том, что для празднования юбилея королевы Виктории в восемьдесят седьмом году один патриотический изобретатель запатентовал турнюр с устроенной в нем музыкальной шкатулкой, которая должна была играть «Боже, храни Королеву» всякий раз, когда владелица турнюра садилась. Единственным человеком во всем Лондоне, купившем такой турнюр, оказалась Барбара Какссон. Тогда отец и познакомился с ней. Его знакомый, полковник Каннингем, снял места на скамейках рядом с отцом для своего сына и мисс Какссон, которой он оказывал покровительство как дочери его полкового товарища, майора Чарльза Какссона, и даже пристроил гувернанткой к детям полковника Маннингема-Буллера, командира стрелковой бригады в Вулидже. Как только Барбара садилась, шкатулка у нее в турнюре начинала играть британский гимн, так что ей, как и всем остальным, приходилось вставать. Потом гимн прекращался, она садилась и все начиналось сначала. По окончании шествия отцу пришлось отвезти ее в больницу с диагнозом «нервное и физическое истощение».

– Эта шкатулка была пневматической или работала от гальванической батареи, как аппарат твоей мачехи?

– Не знаю, Стивен, думаю, она работала от пружины.

– Тогда понятно, почему эта Какссон все время такая взвинченная. Турнюр со шкатулкой она сняла, а пружина в заду так и осталась.

Молодая женщина внимательно посмотрела своему жениху в лицо.

– Сегодня ты что-то слишком злой, Стивен. Что-нибудь случилось? И почему ты все-таки не пожелал раздеваться?

– Утром я получил телеграмму…

– Ты уезжаешь? Не надо мне показывать телеграмму, ты мне только скажи: «Да» или «Нет». Я так и думала. Хорошо, что ты хотя бы зашел и предупредил меня за три недели до нашего венчания, а не за день, как в прошлый раз. Сколько лет тебя ждать на этот раз? Пять, десять?

– Я не знаю, – передернул плечами Фаберовский. – Я же не виноват, что кроме тебя, с мистером Гуриным купаются и другие дамы, но не всегда так удачно, как это получилось у тебя с ним в Серпентайне.

– Ну конечно, Гурин… Опять этот Гурин! Я бы своими руками задушила его, попадись он мне в руки. Только все начало налаживаться, даже мой отец стал лучше относиться к тебе, как ты опять собираешься все разрушить из-за этого русского недоумка!

Красивое лицо Пенелопы покрылось красными пятнами и поляк понял, что она действительно сейчас готова задушить Артемия Ивановича. Медленно, тщательно подбирая слова, он стал объяснять ей причину своего отъезда:

– Видишь ли, Пенни, один очень приближенный к русскому императору человек, вытащивший нас с Гуриным из Сибири, сегодня утром телеграммой потребовал разыскать Гурина, которого я не видел, да и видеть не хочу, с тех пор как мы расстались с ним в Петербурге. В случае моего отказа я вновь попаду обратно, и никто, ни английская полиция, ни правительство, ни сам дьявол не помогут мне этого избежать. Сейчас Гурин в Париже и я просто вынужден туда ехать, если хочу через три недели стоять с тобой под венцом, а не идти в кандалах где-нибудь по Сибири.

Пенелопа скривила губы в язвительной улыбке.

– Эсси! – Она распахнула дверь своей спальни и позвала мачеху. – Мой любезный женишок собирается ехать в Париж искать там твоего Гурина. Может, и ты хочешь поехать с ним на поиски этого козла?

– Ты не смеешь так говорить о Гурине, Пенни! – крикнула та, мгновенно появляясь на лестнице из гостиной.

– Это я-то не смею о нем говорить! Еще как смею! Вы с ним нашли друг друга! Он недоумок, а ты – опившаяся хлоридина дура, свихнувшаяся на медведях!

– Всех моих медведей сжег твой жених, а тех, что он не сжег, я бросила в камин сама!

Но не успела Эстер пересечь верхнюю площадку лестницы, как среди гипсовых статуй мелькнул шелковый шлафрок доктора Смита.

– Вы, Фейберовский, оправдываете мои самые худшие ожидания, – заявил доктор, достигнув дверей спальни своей дочери одновременно с женой. – Если вы посмеете привезти сюда вашего Гурина, я размозжу вам обоим головы! Я вас кастрирую прилюдно, на глазах у моей жены и русского посла.

– Но при чем тут русский посол мистер Стааль? – спросил поляк, глядя на доктора поверх очков. – Лучше уж на глазах у посланника турецкого султана. Тогда, быть может, нас с Гуриным возьмут евнухами к султану в гарем.

– Как вы смеете рассуждать о гаремах, собираясь жениться на моей дочери! – воскликнул Смит.

– Вы тоже хороши, доктор Смит. Как я женюсь на вашей дочери, если вы меня кастрируете?

– Если я вас кастрирую, тогда я выдам ее замуж за…

– За турецкого султана, – подсказал Фейберовский.

– Нет же! Я выдам ее…

– За русского посла.

– Проклятье! Вы меня запутали. – Доктор Смит развернулся и проорал в сторону гостиной: – Гримбл!

– Да, отец, – тотчас откликнулся тот, появляясь на лестнице.

– С каких это пор я тебе отец? – недовольно спросил Смит.

– Разрешите мне вас так называть, доктор, ибо ради вашей дочери я готов сам кастрировать поляка.

– Я лучше выйду за кастрированного Стивена, чем за полноценного Гримбла, – решительно заявила Пенелопа.