Оперные тайны

За моим платьем тянулся огромный длинный шлейф, или трен – как угодно, – и на него проецировались изображения, такая повесть о жизни моей героини. Вот Саломея маленькая идёт по лесу. Вот страшные картины её детства в царстве Ирода, эти дворцы, эти пиры, эти здоровенные мужики, которые её вожделели. Вот нынешний муж её матери, Иродиады, травит ядом её отца. Вот похотливые сцены между придворными, между Иродом и её матерью. Всё это было сделано необычайно красиво.

Красиво, но совсем не безопасно. А вдруг качели остановятся и я застряну во всех этих проводах? Поэтому у меня была дополнительная страховка – по 200 тысяч долларов США на каждый спектакль. На тот случай, если, не дай бог, что-то случится. Поэтому всякий раз после того как я спускалась с этих качелей, меня встречал директор театра и говорил: «Слава богу, всё хорошо!» И на протяжении всех этих десяти или двенадцати спектаклей «Саломеи» его, беднягу, просто трясло, он был весь мокрый… Только чтобы я нормально приземлилась… Но машинерия в городе Торонто работала очень хорошо!

Атом Эгоян предложил сразу после «Саломеи» сделать с ним Хрисофемиду в «Электре» и Лулу в опере Альбана Берга. Он даже сказал мне: «Ты Лулу моей режиссёрской мечты!» Но ни на то, ни на другое я не согласилась. «Лулу» я как-то побаивалась – там просто оставляешь голос. А Хрисофемида после Саломеи мне очень нравилась музыкально, вокально, но драматически роль достаточно бледная. Там надо петь либо Электру, либо ничего.

А Электра тоже очень нагружает голос. Очень нагружает. Гораздо больше, чем Саломея, потому что в Саломее есть чисто лирические куски, а вот в Электре материал очень «крикучий»!

Кактус в юбке

И совершенно противоположной по смыслу, по идеям была «Саломея», поставленная в сезоне 2003/04 года во Франкфурте, – очень страшный и кровавый спектакль. И вдобавок на редкость скандальный! Дирижировал им

Клаус-Петер Зайбель, утончённый знаток Вагнера и Рихарда Штрауса, замечательный музыкант, уже знакомый мне по денверской постановке «Саломеи».

Он был просто в шоке, когда увидел режиссёрское «прочтение» этого спектакля, – уж и не помню, кто его сотворил. Этот режиссёр, с которым все носились как с писаной торбой, был тогда в Германии в очень большой моде. Зайбель пытался возражать, аргументировать какие-то иные вещи, но, увы… Мы живём в век «режоперы»!

Достаточно сказать, что действие перенесено в наше время. Саломея была в короткой юбке, в крагах, в чёрных ботинках с высокой шнуровкой, с заплетёнными косичками. Такая Лолита распущенно-дерзкая…

Никакой лирики. Никакой вообще! Этакий кактус в юбке! Клаус Петер меня потом предупредил: «На спектакле будем делать, как мы делали. Потому что без контрастов Саломеи нет. Если нет лиризма, а есть только колючесть, у публики сразу же возникает такое отвращение к героине, что она для неё превращается из такого обаятельного персонажа в отвратительный! Поэтому, Люба, я тебя прошу, не обращай на это внимания. А музыкально делай то, что мы делали с тобой до этого».

Вся сцена во дворце Ирода была построена вокруг огромного бильярдного стола, на котором гоняли шары ортодоксальные иудеи с пейсами, в кипах, чёрных жилетах и белых рубашках…

То есть всё было сознательно поставлено со знаком минус. И Саломея во время своего, какого-то кошачьего танца взбиралась на этот бильярдный стол и гоняла ногами шары, соблазняя всех этих людей и Ирода!

А «на закуску» в заключительной сцене Саломея рожала… голову, отлично помню эту белую рубашку… И ей не приносят голову на серебряном блюде, а она садилась спиной к залу как бы в родовых муках… После чего вынимала эту окровавленную голову из-под рубашки, по которой стекала кровь – там прямо в голове была специальная капсула с кровью. И она эту голову всё время о себя вытирала и тёрлась о неё… Гнусный, мерзкий натурализм – это как минимум!

Роберт был на этом спектакле, он рассказывал потом, что рядом с ним сидела какая-то пожилая пара, и они всё время зажмуривали глаза… Меня принимали отлично, дирижёра – тоже. А режиссёр после премьеры больше не появился!

Но сколько меня, особенно в России, упрекали: мол, ей нельзя это петь… А я знала, что это абсолютно моё! И настоящим талисманом веры в свои силы были для меня слова работавшего со Штраусом Вальтера Тауссига: «Я должен сказать, что вы сделали роль на мировом уровне. Вы сделали именно ту Саломею, которую предполагал Штраус. Он хотел лирический голос, но с большими возможностями и – актрису! Актрису и певицу, которая умеет двигаться и хорошо выглядит».

Да и внук Рихарда Штрауса Кристиан, который в 1995 году был на премьере Мариинской «Саломеи» именно там, где она была написана, в Обераммергау, сказал мне: «Да, я думаю, что дед именно для такой, как вы, написал свою “Саломею”». Поэтому я горжусь этой ролью.

А уже потом я получила письмо от Карлоса Кляйбера, в котором он назвал меня одной из лучших Саломей за всю историю… Какое счастье получить такую оценку от поистине гениального человека!

«Медведь» из сант-агаты