Оперные тайны

Итальянская нация по историческим меркам очень молода. Как и нация немецкая, она сложилась только во второй половине XIX века. И нынешняя Германия, и нынешняя Италия в год рождения Верди и Вагнера представляли собой настоящие «лоскутные одеяла», то есть множество небольших государств, нередко враждовавших друг с другом. Верди, например, родился на территории Пармского герцогства, и ведь были ещё и герцогство Миланское, и Папская область, и Сардинское королевство, и Королевство обеих Сицилий – иначе Неаполитанское…

И тех, кто жил в них, чаще называли не итальянцами, а пьемонтцами, ломбардцами, сицилийцами… И сегодня занимающая нижнюю часть Апеннинского «сапога» территория бывшего Королевства Обеих Сицилий во многом отличается от Северной Италии.

Так что совсем не зря злые языки иногда острят сегодня, что итальянцы ощущают себя единым народом только в дни матчей своей футбольной сборной. И вышло так, что первые, самые главные штрихи к портрету новой нации нанёс человек по имени Джузеппе Фортунио Франческо Верди. В недавнем списке самых великих итальянцев он занял второе место вслед за Леонардо да Винчи.

Мы уже говорили, вспоминая Моцарта, о том, что для театральной публики тех времён национальность игравших на сцене персонажей не имела никакого значения – люди в первую очередь считывали смыслы представления, а не «пятые пункты», и пресловутым «эзоповым языком» они владели ничуть не хуже, чем мы!

И в цыганке Азучене, и в гунне Аттиле, и в испанце ди Позе, и в эфиопке Аиде, и в египтянке Амнерис, и в мавре Отелло, и в англичанине Фальстафе, и в шведе Густаве III (он же американец Ричард Варвик) те, кто жил и в бывших королевствах и герцогствах, и в новой Италии, видели в первую очередь самих себя. А зрители в других странах – в первую очередь итальянцев!

И многим из того лучшего, что думают народы мира о сегодняшних итальянцах, они в немалой степени обязаны именно Джузеппе Верди.

А Медведь и сам не прост…

Замечательный итальянский поэт Габриэле д'Аннунцио писал о нём:

Он питал нас, как сила природы…
В хоралах своих
Сливал он дыханье томящихся толп,
Чтобы голос нашли и печаль, и надежда!
Он любил и плакал за всех!

Между тем у «маэстро итальянской революции», как часто называли Верди в советское время, был очень сложный, пожалуй, можно даже сказать тяжёлый характер. И я сама слышала об этом от тех, кто…

Впрочем, обо всём по порядку. Весной 1986 года мне посчастливилось присутствовать в Большом зале Московской консерватории на совершенно фантастическом концерте одного из величайших пианистов всех времён Владимира Горовица. А Горовиц был женат на Ванде, дочери Артуро Тосканини, которому в молодые годы довелось непосредственно общаться с Верди.

Послом же США в Москве в те годы был Артур Хартманн, не раз слушавший меня в Большом зале консерватории, Большом театре и Театре Станиславского и Немировича-Данченко. Фантастический знаток и любитель музыки!

Но спустя некоторое время у него из-за меня – и у меня из-за него – были крупные неприятности. Ведь отношения с Америкой в те годы были не лучше, чем сейчас. Хартманн попросил Министерство культуры, чтобы я 4 июля того же года спела на концерте в американском посольстве. Но приглашать меня ему запретили, объяснив, что приглашать можно только из числа тех, кого это министерство изволит порекомендовать. И тут такое началось!.. Запреты, звонки в театр – в общем, «есть мнение, что я должна выбирать знакомцев».

Ле Ронколе – дом, где родился Верди

Через несколько лет он пришёл на мой концерт в Вашингтоне и рассказал, что ему тогда пришлось несладко: «Вообрази, мне запрещали, чтобы я как-то тебя выделял…» Ну и прочее в том же роде. А приём по случаю концерта Горовица, куда я была приглашена, проходил не в американском, а в итальянском посольстве! Там мне и довелось пообщаться с Вандой Тосканини-Горовиц и её мужем.

Театр La Fenice в Венеции

Обсуждали мы – хотите верьте, хотите нет – «Сказание о невидимом граде Китеже», это была одна из любимых опер Горовица. Я спросила: «Что может быть прекраснее темы похвалы пустыне?» А он ответил: «Я, когда у меня портится настроение, просто сажусь и играю её…»

И естественно, я спросила у госпожи Горовиц, что говорил её отец о Верди. Она ответила, что общаться с Верди было невероятно сложно, очень уж у него был взрывной характер. Он, с одной стороны, не терпел никаких возражений, когда дело касалось его музыки. Допустим, у него на слуху есть некая модель исполнения, и музыка должна звучать только так – и никак иначе! Говорил: «Я не терплю возражений, и вообще я совершенно не собираюсь обсуждать мои темпы». А с другой стороны, к мнению людей, очевидно талантливых, таких как Тосканини – а он их чувствовал! – он прислушивался.