Опиум интеллектуалов

Диспуты о внутреннем положении по отношению к коммунистам различаются, не отделяясь от дебатов по поводу дипломатии в отношении советского лагеря. Эксперты, увлеченные ростом производства, задаются вопросом: кто более способен к продвижению экономического развития – правые или центристы? Просвещенные люди по различным причинам принимают аргументы экспертов, и только левое большинство представляет в их глазах гарантии против царства денег, за поддержку политики мира. В каждой европейской стране есть свои бевинисты, нейтралисты, противники Атлантического пакта или НАТО. Французы с большой тонкостью выбрали разнообразные концепции потому, что они обладают бо́льшим вкусом к дискуссиям об идеях, чем британцы или американцы (даже если они не имеют особого практического значения).

Эти типы дискуссий, вероятно, не такие бесплодные, как кажутся. Коммунисты раз и навсегда постановили, что борьба между двумя лагерями будет продолжаться до тех пор, пока не победит социалистический лагерь. Не-коммунисты не должны соглашаться на такое видение мира даже при перемене ценностей. Отказываясь от догматизма, они не согласны ни с тем, что Запад адекватно определяется только частной собственностью, заботой о прибыли или представительных институтах, ни с советским режимом, навсегда застывшим в сталинизме, ни с тем, что Запад неспособен предъявить собственную интерпретацию, допускающую постепенное установление мира. Коммунист хочет, чтобы советская стратегия соответствовала образу, который придается доктрине при ее вульгарном использовании. Антикоммунист хочет, чтобы она соответствовала эзотерической доктрине (беспощадная война…). История редко останавливается на этой исторической точке. Действительность находится или будет располагаться где-то между вульгарным и эзотерическим смыслом: стратегия мирового завоевания остается задней мыслью власть имущих, не влияя на их реальные поступки.

Такие экономические и дипломатические споры интеллектуалам нравится вести в идеологических терминах. Наилучший способ ускорить экономический прогресс, парламентский состав, способный содействовать экспансии, без повторения «пражского переворота»[95], интересует французов, но не человечество. Размышления по поводу международной политики не относятся ни к сателлитам Советского Союза, ни к политике партнеров по Атлантическому пакту, не остаются без последствий, если они не остановят французскую дипломатию, но эти рассуждения не имеют универсального значения. Привыкшие говорить для всех людей, амбициозно относящиеся к своей роли планетарного значения, французские интеллектуалы умудряются скрывать провинциализм своих противников по дискуссии под обломками исторической философии XIX века.

Коммунисты, согласные с марксистскими пророчествами для пользы Коммунистической партии, революционеры, воспринимающие те же пророчества, формализованные гипотетически, также достигают успеха, избавляясь от национальной узости второго порядка. Вместо того чтобы задаться разумным вопросом: что делать, когда в одной стране, которая и географически, и духовно относится к западному лагерю, большинство рабочих голосует за Коммунистическую партию, они размышляют о революционном призвании пролетариата, о котором мечтал Маркс, и ставят знак равенства между мифической равноценностью пролетариата и Коммунистической партией. В одном смысле эти французские дискуссии имеют очень большое значение. Франция не создала ни политических институтов (личные свободы, собрания с правом решения), ни экономических учреждений – отличительных признаков современного мира. Но Франция выбрала и распространила типовую идеологию европейца левых взглядов: равенство людей, гражданские свободы, научное и свободное исследование, революция и прогресс, национальная независимость, исторический оптимизм. На роль наследников этой идеологии претендуют два «гиганта». Интеллектуалы Европы не узнают себя ни в одном, ни в другом. Должны ли они принять сторону Советского Союза, принимая марксистское пророчество, или поддержать Соединенные Штаты, несмотря на глубокое почтение к духовному плюрализму? Или перевести настоящие достижения технической цивилизации в одну или другую форму? Интеллектуалы не единственные, кто формулирует эти вопросы: во всех странах, переживающих национальный упадок и тоскующих по аристократическим ценностям, другие интеллектуалы сочувствуют им.

Искусство британских интеллектуалов состоит в том, чтобы свести к техническим понятиям часто идеологические конфликты, искусство американских интеллектуалов переводит в моральные ссоры все разногласия, касающиеся скорее средств, чем результатов, искусство французских интеллектуалов сводится к пренебрежению и часто к обострению национальных проблем из горделивого желания думать о проблемах всего человечества.

Японские интеллектуалы и французская модель