Опиум интеллектуалов

На Цейлоне, в Бирме и в Индии те, кто взял на себя ответственность за независимость государства, обладают чувством законности, предпочитают прогрессивные методы, сопротивляются вовлечению в какие-либо организации и ненавидят жестокость. Часто говорят, что буддизм отвращает интеллектуалов от коммунизма: в такой формулировке это утверждение кажется мне сомнительным. Ход политической истории Азии ХХ века определяют другие обстоятельства помимо симпатий или духовного неприятия. Действительно, коммунизм привлекает тем больше, чем меньше веры в Бога. Когда интеллектуал больше не чувствует себя привязанным ни к сообществу, ни к вере отцов, для заполнения душевной пустоты он прибегает к прогрессистским идеологиям. Основное отличие между прогрессизмом последователя Г. Ласки[97] и коммунизмом последователя Ленина меньше касается содержания, чем стиля идеологии и вступления в партию. Именно догматизм доктрины и безусловное объединение членов партии составляют своеобразие коммунизма, худшего в интеллектуальном плане по отношению к открытым и либеральным версиям прогрессистской идеологии и превосходящего их, может быть, только для того, кто ищет для себя веру. Интеллектуал, который чувствует себя больше ни с чем не связанным, не удовлетворенным ничьими мнениями, хочет уверенности, системы. Революция служит для него опиумом.

Правители Бирмы, оставшиеся буддистами, отважно сражаются против коммунизма, хотя они относят себя к прогрессистскому мировоззрению. В другой буддистской стране интеллектуалы в большом количестве примыкают к коммунизму: притягательность коммунизма меньше зависит от содержания прежней веры в результате ее искоренения. Вследствие того, что западное влияние побуждает отбросить или очистить национальную религию, интеллектуал чувствует себя свободным от фанатизма или, наоборот, склонным внедрять прогрессистские идеи в религиозные рамки, наследуя традициям или подражая Западу.

Индия, насчитывающая пропорционально наибольшее число коммунистов, является также страной, в которой много христиан, всевозможных миссий, много тех, кто умеет читать и писать. Пессимисты напоминают, что условия жизни крестьян таковы, что они готовы к бунту с тех пор, как очнулись от многовекового сна. Пробуждая их, миссионеры невольно делают их безоружными перед пропагандистами новой веры. Другие наблюдатели полагают, что между исторической религией, например христианством, и религией истории – коммунизмом сходство объясняется зараженностью. Тот, кто порвал с индуизмом и приблизился к божественности Христа с надеждой на конец времен, будет более чувствительным к пророчеству христианской ереси, чем верующий по существу в аристократичную церковь или в космический догмат.

Может быть, важный факт – разрыв между индивидуумом и средой, в которой активная вербовка в религию, пришедшую извне, и является действующей силой. Ученики христианских школ, часто уже получившие крещение, оторванные от индуизма и недостаточно интегрированные в западное пространство, больше не имеют точки опоры и не обладают бесспорной истиной. Они являются прогрессистами в области экономики и политики, хотя их идеи не имеют твердой базы. Коммунизм укладывает их расплывчатое и неопределенное мнение в систему, удовлетворяющую разум, лишенную сомнений, внушающую им дисциплину. Дисциплина оттолкнет интеллектуалов, сторонников свободы разума, но тем, кто оторван от своих корней, она даст среду, к которой они тайно стремятся.

Сила или слабость либерализма объясняет также количество или качество присоединившихся к коммунизму. Суть западной культуры, принцип ее полного торжества, сила воздействия – это свобода. Историческими условиями для этого были не всеобщее избирательное право, запоздалый и спорный институт политического порядка, не парламентские состязания, а также процедура, не правительственное мнение, но постепенно завоеванная свобода поиска и критики, при которой существует двойственность временной и духовной власти, ограничение государственной власти и автономия университетов.

Не только дальнейшее развитие буржуазного либерализма, но и коммунизм являются возвратом назад. Однако трудно добиться того, чтобы убедить его во лжи или по крайней мере убедить интеллектуалов-прогрессистов в его лжи потому, что любое институциональное выражение демократического идеала является предательством. Нет народного правительства, выбранного народом: доказательство того, что выборы и большинство партий являются более совершенным выражением народного суверенитета, чем единственная партия, так очевидно, что некоторым может показаться поводом для длительных судебных тяжб.