Опиум интеллектуалов

Даже когда цель определена, интерпретация никогда не останавливается на единственном рассмотрении средств. А как понять поведение главнокомандующего, если не ясно ни одно из его решений относительно знаний, которыми он располагает, предполагаемых действий противника, расчетов возможностей одного и другого, если не воссоздать организацию армий и технику битв? При переходе от военного искусства к политике сложность увеличивается. Политическое решение, как и военное, объясняется стечением обстоятельств: авантюра Цезаря, Наполеона, Гитлера не раскрывает своего смысла, все расставляющего по местам в едином целом, которое защищает эпоху, нацию и, может быть, цивилизацию.

Небольшое расследование поможет углубиться по трем направлениям, оно содержит три измерения:

1) Определение средств и целей отсылает к знаниям действующего лица и к структуре общества. Цель – всегда только этап к последующей цели. Но даже если в политике власть есть единственная цель, придется уточнить тип власти, к которой стремится человек с амбициями. Методы восхождения к власти при парламентском режиме имеют мало общего с методами, эффективными при тоталитарном режиме. Амбиции Цезаря, Наполеона, Гитлера, каждого с его особенностями, объясняются только кризисом Римской республики, Французской революции и Веймарской республики.

2) Определение ценностей, необходимых для понимания человеческого поведения, потому что это поведение никогда не бывает строго утилитарным. Рациональный расчет спекулянтов характеризует активность, более или менее распространенную в зависимости от цивилизации, которая всегда ограничивается понятием хорошей жизни. Воин или работник, homo politicus или homo conomicus, в равной мере подчиняется религиозным, моральным или привычным верованиям, а их поступки выражают шкалу предпочтений. Общественный режим – это всегда отражение положения относительно космоса, города или Бога. Никакая коллективность не сведет ценности к общему знаменателю, богатству или власти. Авторитет людей или профессий никогда не измерялся исключительно деньгами.

3) Бесполезно определять силы, движущие Наполеоном при Аустерлице, однако вспоминают его болезнь при наступлении на Москву или при Ватерлоо. При рассмотрении неудачи личности, серии поступков исторического персонажа или поведения группы обращаются к состоянию или поступкам, к системе побуждений, являющихся результатом полученного воспитания или жизненного опыта.

Историк предпочтительно углубляется в первое направление, социолог – во второе, антрополог культуры – в третье, но каждый специалист нуждается в поддержке других. Историк должен освободиться от себя самого, сделать усилие, чтобы открыть для себя другого в его изменении. Но такое открытие предполагает некоторое единство между историком и историческими объектом. Если мир, в котором жили люди минувших времен, не имеет ничего общего с тем миром, в котором живу я, если оба этих мира не представляли собой определенного вида абстракции, как вариации на одну и ту же тему, тогда мир другого станет абсолютно чуждым для меня и потеряет всякое значение. Для того чтобы история целиком была понятной для меня, ныне живущие должны обнаружить родственную близость с умершими. Поиск смысла в данный момент анализа соответствует определению абстрактных элементов – побуждений, категорий, типичных ситуаций, символов или ценностей, – которые, являясь составными элементами человеческого сообщества, выполняют условия, необходимые для понимания поступков наблюдателями и исчезнувших цивилизаций историками.

Множество измерений, открытых для понимания, закрепляют не неудачу понимания, но разнообразие реальности. В некотором роде каждый фрагмент истории неисчерпаем. «Каждый человек несет в себе полный набор человеческого поведения». Может быть, только единственная общность при условии полнейшего понимания проявит сущность всех сообществ. Исчерпывающего анализа одной военной кампании было бы достаточно для гения, чтобы понять правила стратегии, изучения единственного города достаточно, чтобы выяснить для себя постоянные признаки всех структур. Но никогда не будет раскрыта тайна самого близкого и самого знакомого существа.

Другое множество появляется внутри каждого из человеческих измерений: установление событий, особая попытка понимания не встречает определенных границ ни в элементарном, ни в глобальном. Исходя из этого, смысл является неоднозначным, неуловимым, другим – по совокупности, которую он представляет.