Опоясан мечом: Повесть о Джузеппе Гарибальди

«Господи, они не знают декрета», — подумал Мечников.

Они действительно искали вербовочный пункт. Макдональд был на высоте момента: он держал в руке извлеченное из-за кожаного сиденья коляски, вероятно заранее припасенное на всякий случай серебряное распятие с пальмовой ветвью, в другой руке болтал пустой флягой и что-то глупое, бессмысленное, но бодрое говорил подступавшим к коляске.

И эти темные люди почему-то понимали то, чего не понимал Левушка, и складно, хотя и на малодоступном своем диалекте предупреждали Галубарду:

— Тут еще бурбонцы шастают. Берегись! Ну, впрочем, рыбаку дождь не помеха…

— Дави их беспощадно! Не жалей! Кто мед продает, тот и пальцы облизывает…

Многие подступались с вопросами:

— Вы все заладили одно — свобода слова, свобода печати. А на черта нам ваша свобода печати, когда мы и читать не умеем…

— А нас, плебеев, возьмете в национальную гвардию?

Какой-то горец-пастух, улучив минуту, вскочил на подножку и, вытянув перед мнимым Галубардой правую руку, мизинцем левой руки касался снизу ее ладони. Левушка догадался: знак дружбы! За этим жестом — столетия!

Потом они, так же как набежали, стали быстро удаляться по белой дороге в сторону моря. Шли, тесно прижавшись плечами. Мечников глядел им вслед, и ему показалось — в солнечном мареве шли они босые, в терновых венцах. О, как хотел бы он сейчас перенести этот мираж в Россию.

Дурашливо хихикая, Макдональд плюхнулся на сиденье коляски, болтая флягой над головой.

— Вот материалец для «Таймса»! Я напишу: «Недоверчивые к любым знаменам, безучастные к чужим идеям, сицилийские крестьяне шли с топорами, серпами и ножами…»

— И с мотыгой, привязанной к седлу, — добавил Мечников.

— А что бы вы написали в свой Санкт-Петербург о крестьянской революции в Сицилии?

Ища ответа, Мечников оглядел белые горы, белую дорогу, белые лачуги незнакомой земли. Неужели разбредутся, не сольется сила рыцарской «Тысячи» и яростного крестьянского мятежа. Неужели не сольется? Что-то фатальное в этом. Фатальное. Фатальное…

Коляска катилась. Все трое умолкли.

Вдруг вспомнилось Левушке, что где-то близко, в Италии, Сигизмунд Сераковский, русский офицер, польский патриот. Вот бы увидеть его, порасспросить, как он, умный человек, ответил бы на вопрос Макдональда?..

3. «Что не спится, генерал?»

Теперь Гарибальди часто стучал кулаком.

Поговаривали, не сменить ли под ним норовистую кобылу: уже капризам белой Марсалы приписывали причину вспышек гнева диктатора. И верно, он уставал в седле.

Но не там искали — он терял самообладание не в боях. В сражении под Милаццо испуганная кобыла встала на дыбы и дико ржала, но когда бурбонский офицер занес над головой Гарибальди свой палаш, Гарибальди хладнокровно полоснул саблей и зарубил ротмистра, а потом обтер клинок углом пончо и почесал челку Марсалы, успокоил ее. Он озлоблялся не на маршах и не в боях, а в своих резиденциях, так стали называть места его ночлегов. Вдруг багровел и опускал на стол тяжкий кулак.

И ярость эта была непонятна.

На фронтах дела шли превосходно. Похоже на чудо, как волонтеры неустрашимо атаковали грозные позиции противника при Калатафими и Палермо. В прибрежных крепостях сдавались многочисленные гарнизоны. Ночью зажигались огни на окрестных высотах — это был ожидаемый сигнал, жители пробуждались, понимая, что явился Гарибальди, и в один миг вооружались, как могли. Начиналось сражение, вскоре волонтеры врывались в цитадели, и стволы орудий поворачивались на восток.

Вся Сицилия пылала восстанием: из глубины острова, изо всех его уголков выступали крестьянские отряды, иногда возглавляемые местными князьями и баронами. Ни друзья Гарибальди из Генуэзского комитета помощи Сицилии, ни сам Гарибальди не ожидали такого: повстанческие отряды сливались с колоннами «Тысячи» повсюду — в Партинико, в Монтелепри, в Борджетто. Гарибальди был как магнит, собирающий железо: и феодальные мечи и мушкеты, и мужицкие вилы и топоры.

В северных гаванях острова выгружались добровольцы — волна за волной. Из городов Северной Италии Джакомо Медичи на трех пароходах доставил две тысячи бойцов. Со всей Европы стекалась революционная молодежь. Дивизия Тюрра пополнилась английским батальоном, ротой немцев, эскадроном венгерских гусаров. На фронтах дела шли превосходно.

Что же лишало Гарибальди душевного равновесия?

Сказать коротко — отчаяние раздвоенности.