Опоясан мечом: Повесть о Джузеппе Гарибальди

Вид этого аскетического кабинета — с узкой солдатской койкой, кипой газет на табуретке, красной рубахой на веревке, протянутой через всю комнату, — совершенно растопил сердце англичанина.

— Так могут жить только праведники, — патетически прошептал он.

— Вы хотели уединиться, чтобы сообщить мне это? — улыбнулся Гарибальди.

Смит возвел очи к потолку:

— Видит бог, сэр, я мог бы назвать вас праведником не только в дружеском кругу, но и в самом Ватикане. Но, с вашего разрешения, дело совсем не в этом. Я привез вам скромный подарок — винчестер. У меня было намерение предложить вам партию таких ружей за полцены. Пусть лежат. Не пригодятся — продадите с большой прибылью. Так, с вашего разрешения, я думал, когда ехал сюда. Но ваш прием, сэр, ваша сердечность устыдили меня. И я предлагаю вам ружья за… четверть цены!

Смит вытер вспотевший лоб огромным клетчатым платком и обратил сияющий взор на Гарибальди.

— Я тронут вашим великодушием, — пряча улыбку в усы, сказал Гарибальди, — но не могу принять это предложение. С походами все кончено. Я стар, да и времена переменились. Ваши ружья будут ржаветь в сыром подвале, а коммерческие операции не мой удел. Виноградники, возня с розами, которые никак не хотят расти в моем саду, охота, по вечерам музыка: Спекки прекрасно поет и играет на фортепиано. По ночам воспоминания…

Слушая, Смит деловито осматривал комнату. Вдруг взгляд его остановился на сапогах, залепленных глиной, стоявших около кровати.

— Идея! — закричал он, — Подарите мне один сапог. Я выставлю его в витрине магазина среди ружей и пистолетов с надписью: «Сапог Гарибальди». И пусть тогда попрыгают мои конкуренты!

Гарибальди расхохотался.

— Мне очень жаль, но, к счастью, у меня пока еще две ноги и, к сожалению, одна пара сапог. Если хотите, я подарю вам свою рубаху.

И он сорвал с веревки красную рубашку.

Заглянул Галлеано и объявил, что почтальон закончил объезд островов и приехал за Смитом.

Англичанин отбыл, и в доме наступила полная тишина. Покой послеобеденных часов никем не нарушался, это понимал даже длинноухий Пио Ноно и безмолвствовал до утра.

Гарибальди сбросил куртку и домашние туфли, прилег на кровать, приподнявшись на локте, потянулся к табуретке за газетой. Плечо заныло: старый артрит и вечное напоминание о гаулегайском застенке. Газета соскользнула на пол. Что-то быстро мелькало — смутное, не то бессвязица сна, не то какие-то воспоминания.

…Блеял ягненок и тыкался мягкими губами в ладонь… Маленький Менотти в розовом платьице разжимал его сильный кулак, палец за пальцем… Толстые монахи вели подпоясанного веревкой Уго Басси, босого по каменистой дороге, на лбу его и на руках, где соскоблили кожу, сочилась кровь. А на обочине дороги Смит в цилиндре складывал штабелями ружья — вдоль-поперек, вдоль-поперек… Умирающий Кавур отталкивал причастие и спрашивал священника, почему пали цены на гуано. И солдаты в Алессандрийской цитадели мерно и глухо кричали под окном: «На Рим! На Рим!»

Он вскочил с кровати. Как мог он заснуть в этот день! В открытое окно доносились звуки фортепиано — настойчивый, неотвратимый, как сама неизбежность, четырехкратный удар. Спекки играл «Аппассионату».

Почти стемнело. Он зажег свечу, снял с полки томик Фосколо, вынул сложенное вчетверо письмо, перечитал, посмотрел на часы. Без четверти шесть. Все в порядке. Как хорошо, что тревожные звуки «Аппассионаты» разбудили его.

Он накинул плащ, взял палку и, крадучись, вышел из дома.

Оглянулся. В окнах еще нет света. Галлеано спит. Спят и Франческа с ребенком. Окна гостиной выходят на другую сторону сада. Спекки ничего не услышит. Гравий зашуршал под ногами. Он замер. И, как нарочно, раздался пронзительный детский плач. Скорее, скорее к калитке. И, опираясь на суковатую палку, он быстро зашагал под гору.

Внизу, у самого берега, под сенью мастикового дерева пряталась маленькая лодка. Он подтянул ее палкой, шагнул через борт, оттолкнулся веслом от берега.

Приближалось самое опасное время. Из-за горы Теджалоне часа через два должна была выйти полная луна. За время между закатом солнца и восходом луны он обязан добраться проливом Монета до Маддалены. Он лег на дно лодки и греб одним веслом. Этому он научился еще у индейцев, плававших на своих каноэ быстро, легко и бесшумно.

Вдалеке виднелись фонари военного катера. Со стороны Маддалены послышалась песня. Зычный голос крикнул: «Кто плывет?» Не ответили. Только песня все громче и громче звучала над проливом. Катер быстро приближался к огням торговой барки. Раздались выстрелы. Удача! Ловят кого-то другого. Он еще быстрее заработал веслом, но вдруг рука его ослабела. Так это же Маурицио! Слуга, уехавший с утра на Маддалену, повидаться с родителями. Конечно, это он горланит песню, забыв обо всем на свете. Хорошо, если эти олухи с патрульного корабля стреляли в воздух. Как помочь Маурицио? Издалека слышны голоса, какая-то яростная перебранка, и — о, счастье! — все перекрывает голос Маурицио — с матросской виртуозностью поносит охранников.