Опоясан мечом: Повесть о Джузеппе Гарибальди

Много лет спустя Лев Ильич наткнулся в «Былом и думах» Герцена на главу «Горные вершины», где потрясли его по сходству с воспоминанием две фразы: «…король отпустил его, как отпускают довезшего ямщика, и, сконфуженный, что ему ничего нельзя дать на водку, перещеголял Австрию колоссальной неблагодарностью; а Гарибальди и не рассердился; он, улыбаясь, с пятьюдесятью скуди в кармане вышел из дворцов стран, покоренных им, предоставляя дворовым считывать его расходы и рассуждать о том, что он испортил шкуру медведя. Пускай себе тешатся, — половина великого дела сделана…»

Эпилог

В ясный октябрьский день 1867 года, как обычно ровно в полдень, почтовый катерок с острова Маддалена отправился на Капреру. Старенький почтальон в фуражке с зеленым околышем вез на этот раз не только свою потрескавшуюся от долгого употребления клеенчатую сумку с письмами и газетами, но и пассажира — рослого, широкоплечего мужчину с массивным подбородком, седыми баками на кирпичных щеках, в сером цилиндре, клетчатых брюках — словом, по всем приметам англичанина. Грузно опершись обеими руками на толстую палку с серебряным набалдашником, он сидел на палубе неподвижно, как идол, скользя неодобрительным взглядом по скалистым берегам.

И то сказать, любоваться особенно было нечем. Издали Капрера могла показаться гигантским полипом, вырвавшимся на свет божий из морских глубин. Пустынным, безлюдным, равно непригодным для жизни человека и для обитания зверей. Приземистые сосны, заросли можжевельника в расселинах скал да пучки буйных трав между гранитными глыбами. Ни жилья, ни дороги, ни пашни, ни виноградника.

Зато в проливе оживление: вокруг острова патрулируют катера, небольшие военные суда и даже торговые пароходы.

— Что тут делает эта флотилия? — спросил англичанин, слегка коверкая итальянские слова.

— Эти суда зафрахтованы правительством, чтобы охранять остров, — ответил почтальон и сердито добавил: — Шли бы в каюту. Заметят — не оберешься хлопот.

Вскоре катерок пришвартовался к острову среди нагромождения огромных валунов, и приехавшие поднялись по еле заметной крутой тропинке к врезанной в каменную стену деревянной калитке. Войдя в нее, они очутились в садике, засаженном низкорослыми миртовыми и апельсиновыми деревьями. В глубине — небольшой двухэтажный дом. Кругом ни души, но из трубы валили курчавые клубы дыма, — значит, дом не пустой. Понурый ослик, стоявший около окна, встретил их трубным ревом. Окно распахнулось, высунулась голова в поварском колпаке, и веселый голос принялся усовещивать осла:

— Пио Ноно! Старый осел! Побойся бога! Того и гляди барабанные перепонки лопнут.

— Это Галлеано, — объяснил почтальон своему спутнику. — Бывший волонтер «Тысячи», а теперь повар и эконом в усадьбе. Неплохой человек, но закоренелый безбожник. Назвать осла именем папы! — И он с отвращением сплюнул.

Галлеано вышел в сад, чтобы принять из рук почтальона сумку, но раздумал и сказал:

— Отнеси в столовую. Спекки ждет не дождется газет. Потом зайдешь на кухню. Примем по стаканчику. — И шепотом спросил: — Откуда этот важный англичанин? Как тебе удалось его провезти?

Почтальон только махнул рукой и, не отвечая, удалился, а англичанин, до той поры стоявший как истукан, с размаху хлопнул повара по плечу и рявкнул:

— Так вот кто убил каноника!

— Джереми! Джероламо! Адъютант Смит! — Галлеано облапил было англичанина, но тут же отступил: — Каким ты барином стал! Страшно дотронуться. Я тебя только по голосу узнал.

— Пути господни неисповедимы, — отозвался Смит. — Бабушка покойного мистера Григга прислала мне некоторую сумму в награду за беспорочную службу при внуке. Могу сказать — порядочную сумму. И теперь у меня собственное дело — оружейный магазин в Ливерпуле.

— Фу-ты ну-ты! Такого синьора я не могу принимать у себя на кухне. Сядем на лавочку и рассказывай, как тебя сюда занесло.

Со стороны эта пара, расположившаяся под легкой тенью оливкового деревца, — повар в белом колпаке и господин в цилиндре — чем-то напоминала газетную карикатуру. Не хватало только юмористической подписи.

Смит объяснял с меланхолической важностью:

— Я приехал к генералу Гарибальди, чтобы от своего имени и, не побоюсь сказать, от имени своих соотечественников принести извинения прославленному герою. В стране истинных джентльменов, может быть, единственный раз за всю историю нации с ним поступили вопреки своим правилам и обычаям.

— Думаешь, единственный? — ухмыльнулся Галлеано.

Смит сделал величественный жест рукой, отметая это неуместное сомнение.

— Я не встретился с генералом три года назад, когда он был в Англии. Тогда он снова собирал средства в фонд «Миллиона ружей», чтобы отправиться завоевывать Рим. Он был верен себе, как был верен себе на Ла-Плате, в Монтевидео, в Риме…

— Кому ты рассказываешь? — перебил Галлеано.