Опоясан мечом: Повесть о Джузеппе Гарибальди

7. Солнце садится за горизонт

Ему самому предстояло в надлежащих при королевском дворе выражениях составить это письмо, труднейшее в его жизни. Никто тут не мог ему помочь — ни солдат-летописец Абба, ни маг цветистого слога Александр Дюма.

Король медленно поспешал на пути в Неаполь.

Гарцевала свита. Множество генералов в летах, пожилых сенаторов, иные напомаженные, завитые. Кажется, им надо изображать довольство: райская страна, ничего не скажешь, эти вновь обретенные южные провинции. Держитесь же в стременах, кавалеры! Когда смотришь в затылок особы короля, то хорошо прорисовываются на фоне горного ландшафта кончики всемирно прославленных, гигантских усов триумфатора. Но, может быть, король, принявший командование над отдельным корпусом, и в самом деле почувствовал себя триумфатором? Кому не ослепит глаза иллюминация, на которую муниципалитеты не пожалели ни денег, ни старания!

Король принимал королевство.

«Сир! — писал Гарибальди. — Когда я вступил на сицилийскую землю и принял на себя диктаторство, я сделал это во имя Вас и для Вас, к которому обращены все надежды нации. Ныне я следую желанию моего сердца…»

Под покровом условных красивостей он высказал здесь дорогую правду: он всегда управлял событиями не для того, чтобы присвоить власть над людьми, ему враждебна мысль о самозванстве. И это правда! А принужденная ложь, что ж, она так же блестит, как нарядный узорчатый чепрак под задом короля…

«…Передавая Вам в руки власть, которая полностью принадлежит Вам теперь, когда народ этих провинций торжественно высказался за единую Италию и за Ваш трон, трон Ваших законных наследников, я передаю Вам власть над десятью миллионами итальянцев…»

Трудно сочинять дарственную на два королевства! Но самая дорогая цель — единство Италии — снова высказана под слоем лжи. Ох, трудное письмо! Всеподданно наставлять короля, как обращаться с полученным даром, что делать с десятью миллионами жителей. И как по-человечески великодушно отблагодарить героев.

«…Соблаговолите, сир, дозволить мне высказать одну просьбу…» Это об устройстве судьбы соратников. «Умоляю Вас взять под свое высокое покровительство…» Это об уцелевших сподвижниках. «Примите, сир, заверения в искреннем уважении к Вашему величеству и преданности Вам…» Кажется, писано по всей форме.

Теперь можно на встречу.

Две кавалькады съехались утром двадцать третьего октября 1860 года у Кай-Риено, недалеко от городка Теано. В лесу громко раздавались королевские фанфары. Кони ржали, пытаясь смешаться, расцеловаться, уложить свои головы на шеи встречных коней. Но всадники не смешались. Они предоставили королю и диктатору протянуть друг другу руки, а сами сохранили строгую дистанцию — парламентеры двух враждебных станов.

Гарибальдийцы без всякого почтения разглядывали короля Италии. Его на редкость прозаическое лицо с шишковатым носом, с натугой царственное и с превеликим усилием величественное — вдруг озарилось детской улыбкой. Король, кажется, симпатизировал Гарибальди, охотно променял бы на него вечно чванящегося Кавура, если бы…

Если бы с искусно скрываемым презрением не вглядывались в экстравагантную фигуру Гарибальди свитские генералы. Все внушало им презрение к этому счастливому авантюристу — и плебейское здоровье его загорелого лица, и венгерская фетровая шляпа, когда он, сняв ее для поклона, открыл нелепо повязанный на седых кудрях белый платок, концы которого были упрятаны по-бабьи под воротник, и тщеславное, как им представилось, заокеанское пончо, взятое шнурком на груди, и в особенности шерстяная красная блуза, вылинявшая под дождем и солнцем. Проходимец! Не захотел ради высокой встречи переодеться, переобуться. Прав был Фарини — не подавать ему руки!

— Поклон первому королю Италии, — просто сказал Гарибальди.

Виктор Эммануил по-детски ухмыльнулся, отчего торчком приподнялись пики усов, и сказал так же коротко:

— Благодарю. Поклон его лучшему другу.

Последовало рукопожатие. В свите переглянулись. Говорят, этот сумасброд декретом отменил в Сицилии целование рук. Отныне провонявшая чесноком лапа мужика может так же запросто пожимать руку сюзерена.

Тронули поводья. Поскакали рядом, Гарибальди — по левую руку короля. Голубые шинели свиты и красные блузы эскорта диктатора в хорошем галопе наконец смешались. Это был единственный короткий отрезок пути, когда поселяне, выходившие толпами на обочины, увидели в пестроте скачущих некое подобие единения. Кони соединили всадников.

Сблизив в скачке свое колено с коленом короля, Гарибальди попросил у его величества разрешения участвовать в заключительном штурме Гаэты.

Виктор Эммануил возразил сухо:

— Гарибальдийцы устали. Им надо отдохнуть. Теперь должны действовать пьемонтцы. — Это была, видимо, заранее и даже не им обдуманная фраза.

Лицо Гарибальди стало мрачным, теперь он держался позади на полкорпуса коня. Вскоре к нему подскакал Абба и сказал, что в королевской свите есть недовольные: неприлично, мол, обедать с королем в красной блузе. Гарибальди оставил эти слова без ответа.