Опоясан мечом: Повесть о Джузеппе Гарибальди

Безоружные бурбонские солдаты брели по дорогам, искали ночлег в придорожных избах, пили воду из колодцев.

И где-то в своей норке маленькая ящерица… Не сгинула же она. Гарибальди не мог ее забыть, она появилась как предвестница новой жизни. Весь день он работал на Италию, все делал для нее, что нужно, — управлял, устраивал, приказывал, готов был снова вскочить в седло — на Рим, на Рим, на Венецию! И это ясно. Но тайно для всех он не забывал о ней, и за хвостом мелькнувшей ящерки мысль его уходила далеко, туда, где на Капрере заросшая травой дорожка вела от причала к белому домику на холме… Разве не так же поступил Сан-Мартин, когда в сентябре 1822 года созвал Перуанский конгресс и в ту же ночь, передав ему власть над освобожденной страной, покинул ее, чтобы на чужбине, во Франции, умереть спустя двадцать восемь лет?

Только сейчас, в великом томлении духа бродя по кабинету, он заметил на углу стола блюдо со сладостями. Там цукаты, миндальное печенье, африканелли, взбитые сливки с орехами. Кто-то позаботился о нем. Конечно, женщины. Он был растроган, увидев на дне блюда серебряный пиастр. Неаполитанская беднота благодарила его как могла.

Король Пьемонта, этот усатый солдат, пусть хоть с лиловыми подглазьями от пьянства и разврата, поддержит его движение на Рим. Пусть даже в какую-то минуту, когда утопим французов в море, король спохватится. Гарибальди готов ко всему, берет на себя всю ответственность. Надо действовать и будь что будет…

Это была его последняя мысль перед тем, как он с трудом стащил с ног сапоги и уснул, не донеся головы до подушки.

А ночью у всех подъездов дворца Форестьери, рядом с волонтерами, стали на караул для охраны савойского генерала Гарибальди пьемонтские карабинеры, рослые парни в плащах и треуголках.

6. «Убирайся, Гарибальди!»

Форсированным маршем вступала в бывшее Неаполитанское королевство Итальянская армия, так назывались теперь войска Севера: пьемонтские берсальеры, наспех пополненные контингентами Тосканы, Модены и Пармы. Ровными колоннами входили в деревни бравые, плечистые, отлично выученные. Ружье к ружью! Барабаны били под развернутыми знаменами.

Образцовая дисциплина. После бивака в лесу капралы отряжают замыкающих, и они, широко расставив ноги и балагуря, заливают угольки костров. Отныне запрещены любые пожары. Установлен порядок. Погашена неаполитанская смута и безурядица. На стене часовни отпечатанная в Турине афишка:

«Всякого контадина, пойманного с оружием, расстреливаю на месте.

Генерал Чиальдини».

На свежеструганых столбах — две-три виселицы. Контадины со своими женами и детьми, крестясь, расходятся по домам.

Нет, не расстреливают — вешают!

И на аванпостах у стен осажденной Капуи регулярные батальоны Виктора Эммануила сменяют гарибальдийцев. Напрасно диктатор добивается признания его победоносной Южной армии частью национальных вооруженных сил объединенной Италии. Ему отказывают, но в самой вежливой форме. Он видит, как пожинают плоды завоеваний, а самих завоевателей прогоняют прочь. Крыши переполненных вагонов в поездах, уходящих с фронта в Неаполь, пестрят красными рубахами.

Капуя капитулировала. В город вступают пьемонтские берсальеры. Еще громче бьют барабаны под развернутыми знаменами. А волонтеры… Их пускают в хвосте парада; вразброд, не в ногу шагают обтрепанные, пропыленные, мрачные ветераны Палермо, Мессины, Реджо.

Гарибальди по-прежнему владеет магической силой обаяния, он все еще диктатор двух Сицилий. За его коляской бегут толпы: «Вива! Вива Гарибальди!» У алтарей богомольные матроны творят молитвы святому Януарию, покровителю Неаполя: «Сохрани его с нами, продли ему жизнь…» Каждое его даже нечаянное тихое слово для народа — это слова самой Италии, это жест революции.

Но поезда, курсирующие между Капуей и Неаполем, вдруг останавливаются. И не по его приказу. Кто же отменил поезда? Пьемонтские карабинеры занимают караулы у всех дворцов, причалов, крепостных ворот. И уже некий пигмей, бывший диктатор Эмилий Фарини, осмеливается публично заявить, что ни разу не пожимал руку Гарибальди.

Шаткое время. Чаши весов застыли в равновесии. Вдруг разносится слух, что волонтеры получат за все про все денежную награду — шестимесячное жалованье. Значит, их сравняли с презренными алебардщиками Ватикана! Волонтеры ропщут на улицах Неаполя. Их во всем поддерживают лаццарони.

Гарибальди не может нажимом пальца склонить чашу весов в пользу народного дела и демократии. Но он колеблется, меняет решения, и каждый из советчиков — и правый и левый — уходит от него с уверенностью, что диктатор поддержал его мнение. Но уже завтра он стучит кулаком, багровеет и ничего не может. В Анконе король Виктор Эммануил сидит и выжидает, каково же будет последнее слово Гарибальди. И даже Кавур в Турине переживает дни нерешительности. Что, если… Есть сведения, что Мадзини в Неаполе.