Опоясан мечом: Повесть о Джузеппе Гарибальди

Он вернулся в спальню, укрылся одеялом, чтобы не слышать шороха листвы, доносившегося сквозь жалюзи. Не думать не удавалось. И, как часто бывает, в смутную минуту между сном и бодрствованием прорезалась ясная мысль: взрывать надо и снаружи и изнутри. Пусть Ла Фарина, которому диктатор разрешил газетенку под двусмысленным названием «Аннексия», подготавливает сицилийцев к мысли о присоединении. Это, как говорится, для широких масс. Но в то же время надо сеять разброд среди ближайших соратников Гарибальди. Когда кончится война, им снова бродить по свету, искать очаги мятежей? Но они уже не юноши. Так пусть же вольются в кадровую армию короля — пообещать им, не скупясь, те же чины, что угодно, хоть министерские портфели… Этот честолюбивый венгр Тюрр, кажется, проявляет признаки усталости и готов…

5. Предчувствие

Утром пятого сентября, пройдя по анфиладе дворцовых зал и бесцеремонно распахнув двери личного кабинета короля Неаполя и Сицилии, его дядя граф Сиракузский в резкой форме предложил королю отречься от престола. Франциск II был растерян, бледен. Как говорили придворные, «не имел вида». С тех пор как в трех сражениях у города Реджо королевские войска потерпели поражение, путь в столицу был открыт для Гарибальди. Пьемонтский адмирал Персано явился со своей эскадрой в Неаполитанский залив и стал на якорях, впрочем, ничем еще не обнаруживая своих намерений.

Одним словом, все шло к концу.

— Уйти в Гаэту?.. Просить помощи Вены?.. Или Франции?.. Дай же дельный совет и не пугай меня! — прокричал несчастный молодой человек, расхлебывавший преступления отцовского деспотизма, наследие которого ему досталось с короной.

— Я не могу сказать больше того, что сказал, — ответил августейший дядя.

Похоже было на придворную забастовку: король искал в своей свите генерала, который согласился бы стать военным министром, а все уклонялись. Под вечер он вызвал к себе первого министра Либорио Романо. Его искали в городе, но выяснилось, что трус отправился ночевать в любезно предоставленную ему каюту пьемонтского корвета, стоявшего на рейде.

— Невероятно! — Лицо короля вдруг сморщилось, он вынул носовой платок.

Ему доложили, что в казармах началось брожение, солдаты бросают ружья и разбредаются по деревням. С решимостью отчаяния король принял на себя командование, приказал удалить армию из Неаполя, ставшего очагом революции. И сам под утро покинул дворец. Надо было поторапливаться: в город вступала революционная армия. Волонтеры высаживались из шлюпок по всему побережью залива или с утра въезжали в город, развалясь в коруццах, в извозчичьих пролетках, в экипажах, предоставленных населением. В предместьях люди целовали их, угощали, пели и плясали тарантеллу. Неаполь нисколько не чувствовал себя завоеванным.

На следующий день прибыл Гарибальди. Бурбонский гарнизон еще не весь ушел из цитадели и казарм.

Беспорядочный и грязный Неаполь, по-калабрийски бешено-восторженный, по-неаполитански впечатлительный и ленивый, встретил его не белыми флагами капитуляции, а бельем, сохнувшим на веревках, протянутых поперек узких улиц. Лишь три или четыре адъютанта сопровождали Гарибальди, когда он вместе с другими пассажирами вышел из вагона Салернской железной дороги и отправился в поисках экипажа на вокзальную площадь.

Неаполитанцы ринулись к нему со всей южной экзальтированностью. В эту минуту ему не были опасны ни револьверы, ни кинжалы. Десятки фиакров с галдящими «веттуринами» на козлах двинулись навстречу. Босоногая орава уличных мальчишек бежала вслед за открытым экипажем. Неизвестный бурбонский офицер с закрученными усиками остановил фиакр на углу и отрапортовал о сдаче города и бегстве короля. Площадь взбурлила. Гарибальди чуть улыбнулся и тронул пальцем плечо возницы — поехали дальше. Но тут хмельной штафирка в трехцветном жилете вскочил на подножку и возложил на шею Гарибальди лавровый венок. Тогда триумфатор вышел из экипажа и зашагал рядом с ним, осаждаемый бесноватой толпой. Женщины протягивали своих младенцев, как бы отдавая ему самое дорогое.

Туман распадался клочьями под лучами утреннего солнца, и все увидели, как с башни Сант-Эльма, веками господствовавшей над городом, стал опускаться белый флаг с бурбонскими лилиями. Новый восторг…

Его повели к королевскому дворцу, но Гарибальди в сплошном реве ликования молча отказался. Он не хотел в королевский — пусть королевский останется королям. Тогда повернули ко дворцу Форестьери. Те, кто был поближе к Гарибальди, схватились за руки, чтобы в давке оградить его. Теперь он стал виден всем выбегавшим из боковых улочек или подворотен. Издали бросалась в глаза его вылинявшая красная рубаха, заправленная в узкие серые панталоны с раструбами книзу. Седые кудри. Черная шляпа надвинута на хмурые брови. Худые нечищеные сапоги широко шагают по брусчатке мостовой, взбегают по коврам на мраморной лестнице…