Оппортунистка

Я услышала глухой удар. Медленно обернувшись, я увидела, что Калеб упал на колени, закрывая лицо руками. Его тело дрожало – от слез или злости, я не знала. Он не издавал ни звука; только молча содрогался, что я запомнила до конца жизни. Я тоже начала дрожать, осознав, что случилось. Все было кончено: я, он – мы. Мы изменились навсегда. Я не хотела жить.

Я думала, не выброситься ли мне из окна, чтобы не пришлось переживать эту агонию. Я сделала больно человеку, которого я любила больше всего на свете, единственному человеку, которому я по-настоящему доверяла, и все это – только чтобы отомстить за себя. И в итоге я себя уничтожила. Прошли минуты или часы. Я хотела подойти к нему, умолять простить меня, сказать, что я убью себя, если он не простит… но я не могла. Во мне было слишком много холода. Почему я не видела этого раньше? Того, кем я была. Почему я не понимала, что я – лишь пустая оболочка, не способная выражать любовь?

Когда он встал, я отвернулась.

– Прости, Оливия, что причинил тебе боль, – сказал он хрипло.

Сердце сжалось у меня в груди. Почему его голос так мягок? Почему он не кричит на меня? Это ведь я сделала ему больно. Это была я. Я виновата, я согрешила. Это я все разрушила.

– Ты больше никогда меня не увидишь. – Он помедлил, и его следующие слова задели меня так глубоко, что я никогда от них не оправлюсь: – Я полюблю снова, Оливия. А тебе будет больно всегда. То, что ты сделала… Ты ничего не стоишь, потому что сама себя такой считаешь. Ты будешь помнить меня каждый день до конца своей жизни, потому что я был для тебя единственным, а ты решила избавиться от меня.

А затем он ушел.

Глава 20

Настоящее

Ной уже ждет меня у ресторана, когда мое такси останавливается. Я не успеваю даже потянуться к сумочке – он достает купюру из бумажника и вручает ее таксисту, жестом показывая, что сдачу тот может оставить себе.

Это сотня евро.

– Ты выглядишь восхитительно, – говорит он, целуя меня в щеку.

– Спасибо.

Я беру его под руку, и мы вплываем в самый очаровательный ресторан, который я когда-либо видела.

Я в Италии.

– Как тебе Рим? – спрашивает он.

Пока я ехала в такси, я видела и старый город, и новый. Полуразрушенные здания упрямо стояли там, где их строили тысячи лет назад, прямо посреди новой архитектуры. Это казалось настоящим волшебством: я видела то, что было построено целую вечность назад. Словно прошлое восставало из пепла, напоминая о себе. А рядом стояли мотобайки, скутеры и крошечные машины, истерически кружащие на дорогах и сигналящие всем подряд. Почти на каждом балконе весело развевалось сушащееся на веревках белье, тут и там на улице слышалась музыка – беспрерывный саундтрек итальянской жизни.

– Я бы хотела остаться здесь подольше, – признаю я. – Я никогда не видела ничего подобного.

Ной кивает и ждет, пока я сяду, после чего садится сам.

– Когда я впервые здесь оказался, мне показалось, что весь город похож на огромное гетто. У меня ушла пара дней на то, чтобы влюбиться, но с тех самых пор я постоянно скучаю по Риму, пока нахожусь дома в Америке. Я делаю все возможное, чтобы возвращаться сюда как можно чаще.

Я вполне могу представить, как то же случится и со мной. Неудивительно, что Леа хочет зачать ребенка именно здесь. Наверняка она уже приезжала сюда раньше: все богатенькие девицы совершают паломничество в Рим в какой-то момент своих роскошных жизней – ради шопинга, разумеется.

Когда оба наших бокала наполнены вином, а официант уходит, взяв у нас заказ, Ной поворачивается ко мне с обеспокоенным видом.

– Ты видела его? Своего Калеба?

– На расстоянии. – Я смеюсь, потому что «мой Калеб» звучит пока что нелепо. – Я стояла пятью этажами ниже, шпионила за их балконом.

– Ты уже придумала план действий?

Я отрицательно мотаю головой.

– Без понятия, но я должна что-то предпринять. Я что-нибудь придумаю… у меня есть пара часов.

– И ты будешь действовать честно? – дразнит он, слегка наклонив голову, отчего волосы привлекательно падают ему на глаза.

– Да, – смеюсь я.

Приятно наконец иметь повод для веселья.

– Знаешь, Оливия… То, что ты делаешь, – это правильно. Признаешь и свои чувства, и свои недостатки тоже.

– Что правильно – честность?

Я делаю нервный глоток вина. Мне слишком неловко обсуждать свое благородство – или, вернее, отсутствие такового.

– Нет.

Я удивленно поднимаю взгляд.

– Правильно – бороться за то, что любишь. Несмотря на все, что ты сделала, – и я не буду врать, ты поступала довольно некрасиво, но ты делала все это, потому что любишь одного конкретного человека так сильно, что не можешь этому сопротивляться. В этом и состоит честность.

– Ха! Во мне нет ни капли честности, уверяю.

– Ты ошибаешься.

Я скептически наклоняю голову. Никто в здравом уме не назвал бы меня честной, особенно услышав мою историю.

– Я никогда еще не встречал кого-то, кто был бы так же честен по поводу своих проступков и говорил бы с такой же откровенностью о своих чувствах. Ты плохой человек, Оливия?

– Да, – отвечаю я легко.