Если бы я пришел к Старцу хотя бы второй раз и если бы я умышленно сказал ему, что я — спирит и оккультист, что я интересуюсь, между прочим, и гипнотизмом, я, выслушавши эту речь, мог бы со спокойной душою заключить, что Старец так подготовился к этому вопросу, что за эту подготовку не покраснел бы и я, человек вдвое почти моложе его.
— И ведь вся беда в том, что это знание входит в нашу жизнь под прикрытием, как будто могущим дать человечеству огромную пользу... — закончил о. Нектарий.
В это время отворилась дверь, вошел келейник и заявил:
— Батюшка, вас очень дожидаются там.
— Хорошо, хорошо, сейчас, — проговорил Старец, а затем, немножко помедлив, продолжал, обращаясь лично ко мне:
— А вот еще более ужасное, еще более пагубное для души да и для тела увлечение — это увлечение спиритизмом...
Если бы в этой келлии, где перебывал целый ряд подвижников- старцев Оптиной Пустыни, раздался сухой, металлический, — знаете, бывает иногда такой, в жаркие летние июньские грозовые дни, — раскат оглушающего удара грома, он бы не произвел на меня такого впечатления, как эти слова боговдохновенного Старца.
Я почувствовал, как у меня к лицу прилила горячая волна крови, сердце начало страшно усиленными ударами давать знать и голове, и рукам, и ногам, и этому дивану и даже, кажется, самому Старцу, о своем существовании. Я превратился в одно сплошное внимание. Замер от неожиданности. И мой привыкший к подобного рода экстравагантностям рассудок, учтя все те физиологические и психологические импульсы, которые мгновенно дали себя знать при первых словах Старца, сказал мне: «Слушай, это для тебя».
И действительно — это было для меня.
А Старец продолжал:
— О, какая это пагубная, какая это ужасная вещь! Под прикрытием великого христианского учения и... появляется на спиритических сеансах — незаметно для человека — он, сатана, сатанинскою лестью древнего змия заводит его в такие ухабы, в такие дебри, из которых нет ни возможности, ни сил не только выйти самому, а даже распознать, что ты находишься в таковых. Он овладевает через это Богом проклятое деяние человеческим умом и сердцем настолько, что то, что кажется неповрежденному уму грехом, преступлением, то для человека, отравленного ядом спиритизма, кажется нормальным и естественным...
В моей голове, с быстротою молнии, встал целый ряд моих личных деяний и деяний других, отдавшихся этому учению, которые именно прошли при указанном Старцем освещении.
Что может быть, с точки зрения истинного, неповрежденного христианина, более преступным такого деяния, как например, — да простят меня очень многие спириты, — поблажка такого страшного греха в семье, между супругами, как прелюбодеяние и уклонение одной из сторон для сожительства с третьим? Проникшиеся же сатанинским учением в спиритизме «о перевоплощении душ», по которому человек появляется на земле неоднократное число раз, будто бы для искупления грехов своего минувшего существования,
Или, что может быть противозаконнее — я знаю, и это не простят мне мои бывшие коллеги по несчастию, — с христианской точки зрения, безбрачного сожительства, а оно введено почти в догмат в целой массе спиритических организаций только лишь потому, что эротизм в спиритизме считается самым верным импульсом для проявления медиумических способностей. И т. д., и т. д. — без конца.
— Ведь стоит только поближе всмотреться во многих спиритов, — продолжал Старец, — прежде всего, на них лежит какой-то отпечаток, по которому так и явствует, что этот человек разговаривает со столами; потом у них появляется страшная гордыня и чисто сатанинская озлобленность на всех противоречащих им...
И это удивительно точно и верно подмечено.