Оптина Пустынь и ее время

Нарисовали бы перед ним картину всего его печального будущего. В особенности если принять во внимание, что я многого из того, что говорил мне Старец на протяжении трех-четырех часов, не мог запомнить, и вышеприведенную беседу передаю конспективно.

Словом, я решительно не могу сейчас ясно, сознательно сказать, что я пережил, о чем я думал в эту небольшую паузу. Помню только одно, что я инстинктивно предчувствовал, что это еще не все, что будет еще что-то «последнее», «самое большое» и «самое сильное» для меня.

И я не ошибся.

Старец, не открывая глаз, как-то особенно тихо, особенно нежно нагнулся ко мне и, поглаживая меня по коленам, тихо-тихо, смиренно, любовно проговорил:

— Оставь... брось все это. Еще не поздно... иначе можешь погибнуть... мне жаль тебя...

Великий Боже! Я никогда не забуду этого поразившего мою душу и сердце момента. Я не могу спокойно говорить об этом без слез, без дрожи и волнения в голосе, когда бы, где бы и при ком бы я ни вспоминал этого великого момента духовного возрождения в моей жизни...

Если Савл, увидевши свет Христа, упал на землю; Савл, который шел и открыто вязал и отдавал в темницы исповедующих Христа; от которого могли при его приближении прятаться, бежать, — то что должен был чувствовать я, который предательски духовно грабил и убивал человеческие души, пользуясь их доверием, их жаждой правды, которым в раскрытые уста, ожидавшие благотворной росы от источника живой воды, медленно вливал капли страшного яда; что должно было быть со мной при этом поразившем мою душу и сердце, озарившем меня неземном свете, я предоставляю судить каждому из вас, милостивые государыни и милостивые государи, так как пытаться передать это словами — значит исказить этот великий и серьезный факт.

Когда я пришел в себя, первым моим вопросом к Старцу было:

— Что мне делать?

Старец тихо встал и говорит:

— На это я тебе скажу то же, что Господь Иисус Христос сказал исцеленному гадаринскому бесноватому: Возвратись в дом твой и расскажи, что сотворил тебе Бог (Ср.: Мк. 5, 19). Иди и борись против того, чему ты работал. Энергично и усиленно выдергивай те плевелы, которые ты сеял. Против тебя будет много вражды, много зла, много козней сатаны, в особенности из того лагеря, откуда ты ушел, и это вполне понятно и естественно... но ты иди, не бойся... не смущайся... делай свое дело, что бы ни лежало на твоем пути... и да благословит тебя Бог!...

Когда я вышел, к очевидному удовольствию келейника и ожидавших Старца посетителей, я уже был другим человеком.

Со старым все порвано. Передо мною стояла одна задача: скорее, как можно скорее ликвидировать все прошлое.

Я чувствовал и знал, чувствую и знаю это и сейчас, что все мои ошибки, все заблуждения и грехи прошлого, как бы я, с помощью Господа, ни силился уничтожить их, будут, как сорная трава, долго еще встречаться на моем пути и иногда случайно спутывать мои ноги.

Будут вылезать на поверхность моей работы против того, чему служил я на протяжении многих лет, и будут всячески тормозить мне мою новую деятельность.

Я знал и знаю, что родоначальник этого учения — дух тьмы — через армию его несчастных воинов будет всеми силами препятствовать моему служению правде, дискредитировать меня моими же прошлыми грехами и заблуждениями. Люди не скоро поймут, что то была ужасная, мучительная школа...

Когда я вышел из Скита, когда за мной затворились его святые ворота, я понял, что теперь все, что нужно было для меня, дано мне...436

Глава XVIII Ученики оптинских Старцев

Епископ Иона Ханькоуский 437

От святого корня срубленного уже оптинского древа произросла дивная поросль в лице святителя Ионы, епископа Ханькоуского.

В миру владыку звали Владимиром Покровским, и был он калужанином, происходя из бедной семьи духовного звания.

Рано осиротев и натерпевшись много горя, он окончил духовное училище и Калужскую семинарию. С какого именно момента начинается его личная связь с Оптиной Пустынью — мы не знаем, но она была давнишняя и крепкая.

Поступив в Казанскую Духовную Академию, он на третьем курсе принимает монашество с именем Ионы. В это время его духовником стал великий старец Гавриил, сам положивший начало своей монашеской жизни в Оптиной Пустыни еще при старце Амвросии. Он тогда — во времена студенчества о. Ионы — был настоятелем Седмиозерной пустыни возле Казани.

Вскоре о. Иона был посвящен в сан иеромонаха.