Апостол Павел, независимо от иерархии, перечисляет три служения в Церкви: апостольское, пророческое и учительское.
Непосредственно за апостолами стоят пророки (См.: Еф. 4, 11; 1 Кор. 12, 28). Их служение состоит главным образом
Чрез пророка непосредственно открывается воля Божия, а потому авторитет его безграничен.
Пророческое служение — особый благодатный дар, дар Духа Святаго (харизма). Пророк обладает особым духовным зрением — прозорливостью. Для него как бы раздвигаются границы пространства и времени, своим духовным взором он видит не только совершающиеся события, но и грядущие, видит их духовный смысл, видит душу человека, его прошлое и будущее.
Такое высокое призвание не может не быть сопряжено с высоким нравственным уровнем, с чистотою сердца, с личной святостью. Святость жизни и требовалась от пророка с первых времен христианства: «Он должен иметь “нрав Господа”. От нрава может быть познан лжепророк и (истинный) пророк», — говорит древнейший памятник II века «Учение двенадцати апостолов» (Дидахе)2
.Служения, перечисленные апостолом Павлом, сохранялись в Церкви во все времена. Апостольское, пророческое и учительское служения, являясь самостоятельными, могут совмещаться с саном епископа или пресвитера.
Пророческое служение, связанное с личной святостью, процветало с подъемом жизни Церкви и оскудевало в упадочные периоды. Ярче всего оно проявляется в монастырском старчестве.
Влияние старчества далеко распространялось за пределами стен монастыря. Старцы окормляли не только иноков, но и мирян. Обладая даром прозорливости, они всех
Представляя собою прямое продолжение пророческого служения, старчество с этим именем и в этой форме появляется лишь в IV веке, вместе с возникновением монашества, как руководящее в нем начало.
Благодатное старчество есть одно из высочайших достижений духовной жизни Церкви — это ее цвет, это венец духовных подвигов, плод безмолвия и богосозерцания.
Оно органически связано с иноческим внутренним подвигом, имеющим цель достижения бесстрастия, а потому и возникает одновременно с монашеством на заре христианства.
Но в беге времен старчество процветает местами, достигая апогея своего развития, потом ослабевает, приходит в упадок и даже совсем забывается, чтобы, может быть, снова возродиться, подобно волнообразной кривой, то вздымающейся, то падающей и снова восстающей. Так забыто оно было и в России ко времени Паисия Величковского. Он возродил старчество, которое и стало процветать у нас во многих местах.
И хотя это было возрождением древней традиции той же России, но для большинства казалось малопонятным новшеством. Протоиерей Сергий Четвериков, писавший о старцах, говорит, что в нашем дореволюционном прошлом русское монастырское старчество мало было изучено и недостаточно оценено русским обществом. Последнее имело смутное представление о старчестве3
.Даже наша молодая богословская наука не успела разработать этот вопрос. «Вопрос о старчестве в древнерусских монастырях совершенно не затронут в научной литературе. Судя по житиям, оно было общераспространено», — говорит профессор Н. И. Серебрянский4
.Также и церковная иерархия нередко становилась в тупик перед этим явлением. Отсюда частые гонения, которым подвергались старцы: преподобный Серафим Саровский, о. Варнава Гефсиманский, Оптинские: о. Леонид, о. Амвросий, а на нашей памяти о. Варсонофий.
Конечно, далеко не все иерархи гнали старчество. Так, например, ему в свое время покровительствовали такие выдающиеся святители, как митрополит Гавриил или оба Филарета — Московский и Киевский, — которые сами были подвижниками и аскетами.
Но если непонимание старчества вызывало его гонение, то это непонимание было причиной и обратного явления, когда доверчиво принимались всякие проходимцы, самозванцы или самопрельщенные, которые выдавали себя за старцев, но ничего общего с ними не имели.
Такое невежество и легкомыслие общества приносило вред не только потому, что подрывало веру и уважение к этому имени, но было и гибельно, так как было причиной духовной смуты и даже разложения в политической жизни страны.