Opus marginum

Я задумчиво стряхнул пепел прямо на ковер, но вовремя сдержал свои эмоции. То, что я услышал, воскресило во мне самоубийственную юность, попытки философствований и отрицаний. Я вспомнил тетрадь, куда заносил свои мрачные размышления о жизни. Даже сейчас, когда я изредка перелистываю ее, мне кажется, что многие из них следовало опубликовать, чтобы эти ублюдки, пишущие каждый день по поэме или слагающие либретто мыльных опер хоть на миг перестали скрипеть перьями — это было бы самое полезное дело из всех, которые я когда-либо делал.

Я понял, что она хотела сказать, поэтому ответил не сразу. Конечно, в сострадании есть какая-то глупость, но именно на ней держится нужный мне мир. Я не привыкал ни к чему. Мне, никогда не контролировавшему свои повадки, удавалось естественно лавировать между поцелуем и пощечиной — путь отнюдь не гибельный, но и не бесспорный… Ей не удалось сбить меня с толку.

«Еще больней говорить мне это. Ты прекрасно знаешь — я не привык к познанию, меня два раза убивали, но я не научился ценить свою жизнь и разучился ценить чужую. Каждый шаг оставляет два следа — твой и кровавый. Каждая ночь имеет два цвета — любви и лицедейства. Каждая луна имеет две цели — сердце и слово. Я шут в двух балаганах — смерти и праздника смерти», — я хотел было повесить трубку, но она ответила:

«Дурак, твоя философия — это подстилка под колени кающемуся убийце. Слушай, Пилат, он перед смертью просил прощения?»

Ну вот как всегда. Я уже и думать забыл о том парне, который повесился в моей квартире, пока я был в отпуске. Мне от него осталась в подарок пачка сигарет и записка:

«Я НИКОГДА НЕ ЛЮБИЛ ВАС, ЛЮДИ! ДЖЕЗ ГАЛИ»

Сегодня шел уже седьмой день, как это случилось, и я не вспоминал об этом с самого утра. Нельзя сказать, что я совсем не знал его, что просто какой-то бродяга забрался ко мне в квартиру и там методично расстался с жизнью. Я познакомился с ним в сквере неподалеку от дома в тот жаркий день, когда обыватели имеют обыкновение осквернят жиром своих, извините, задниц золотой песок пляжа. Я шлялся по прямой дорожке между двумя прямоугольными клумбами и мечтал о том, что Мари когда-нибудь перестанет мне звонить и утомлять мои мозги своими проблемами (наши отношения были обыкновенными для меня. Мы виделись с ней всего один раз, хотя знакомы вот уже почти год. Я для нее существовал в трех ипостасях: ангела, дьявола и помойной ямы, куда можно сливать все, что может накопиться во вздорной башке эмансипированной женщины весьма средних лет). Распугивая ногами курлыкающих голубей, я наткнулся на гордого, растрепанного и небритого человека, который в упор смотрел на меня. Ему на вид было лет тридцать — тридцать пять. «Вы мне очень нужны», — он сверлил меня глазами, — «моим идеям нужен палач, и лучшей кандидатуры мне не найти и в диогеновой бочке. Вы согласны?» «Нет!! — я ответил мгновенно, — «я уже много лет, как умер. Мертвый палач — все еще живая жертва, и я не хочу повернуться лицом к эшафоту». Со скамейки, скрытой от меня сиренью, поднялся молодой человек, довольно респектабельного вида. «Матвей просит вас помочь учителю», — он достал из кармана револьвер. «Ну, стреляй, сопляк», — я демонстративно повернулся к ним спиной и, неторопливо прикурив, пошел прочь…