Орда (Тетралогия)

Подготовиться к приёму гостей Джэгэль-Эхэ помогали две служанки: молодая девчонка, приходившаяся ей какой-то дальней родственницей, и старая сморщенная бабушка Ичене-Куам, которая знала огромное количество песен и сказаний, по большей части смешных до самого неприличия. Переодевшись в белый дэли, Джэгэль-Эхэ с их помощью быстренько собрала волосы в приличествующую солидной замужней даме причёску — в виде рогов буйвола и, схватив с низенького столика большую серебряную чашу, быстро наполнила её чаем, который как раз успела приготовить старая Ичене-Куам. Хороший был чаек: Баурджина, как первый раз попробовал, чуть не вырвало, ну а с течением времени привык, даже нравиться стал. Кроме собственно чайного листа, привезённого чжурчжэньскими торговцами, в состав напитка входило ещё и баранье сало, масло, соль, круто заваренный бульон из перемолотых бараньих костей, мука и поджаренное на жаровне пшено, тоже приобретённое у торговцев. Не чёрный был чай, и даже не зелёный — белый, как кумыс или арька. Белый цвет — самый хороший, цвет уважения и добра.

Бросив взгляд на жену, Баурджин едва удержался от смеха — больно уж необычно выглядела её причёска, даже устрашающе как-то.

— Хадак! Хадак! — шёпотом напомнил он.

— Ах, да, — поставив на столик уже взятую было в руки чашу, Джэгэль-Эхэ обернулась, и старая Ичене-Куам протянула ей голубое шёлковое полотенце с вышитыми жёлтым шёлком уйгурскими буквицами — пожеланием. Таких хадаков в каждом уважающем себя гэре имелось по восемь видов — все с разными пожеланиями, главное было — не перепутать. Баурджин скосил глаза, вчитался — не зря Гамильдэ-Ичен выучил его уйгурскому письму в прошлую зиму. «Пусть будет мир в вашем гэре»… Хм… Вряд ли это пожелание подойдёт воинам.

— Другой, другой, Ичене-Куам! — Нойон нетерпеливо махнул рукой.

Старушка проворно подала ему пару хадаков:

— Выбирай сам, гуай!

— «Пусть будут быстры ваши кони». Вот, это то, что надо! Ну вроде все. Ичене-Куам, зови гостей!

Гости вошли по очереди, старательно не наступая на порог, что означало бы невежливость и дикость.

— Та амар сайн байна уу? Все ли благополучно?

— Слава Христородице и великому Тэнгри!

Хозяйка гэра с поклоном протянула чашу главному гостю — Эрдэнэту. Приняв подношение обеими руками — жест, заменяющий «спасибо» и «пожалуйста», — гость, удерживая чашу, правой рукой перекинул край хадака с надписью в сторону хозяев, выражая им те же пожелания, после чего, опустив в пиалу палец, побрызгал по всем сторонам света:

— Приношу эти первые капли вечно синему небу, родной земле и немеркнущем очагу вашей семьи!

Отпив, передал чашу воинам, те, каждый по очереди, проделали те же процедуры, после чего, приняв приглашение хозяев, уселись на мягких расстеленных кошмах в западной — почётной части гэра.

Служанки подали аппетитное разваренное баранье мясо — успели уже приготовить, да, собственно, варить-то недолго, без соли и на большом огне. Лучше куски — лопатки и крестец — Баурджин лично протянул главному гостю. Тот поблагодарил (принял мясо двумя руками) и, отрезая ножом, поделился частью почётных кусков с остальными. Минут пять все сосредоточенно жевали, время от времени обмениваясь краткими репликами. Наконец, прожевав, молодой хозяин кивнул служанкам, и те принесли пузатую баклажку арьки. Сноровисто разлив напиток по пиалам, Баурджин с удовольствием отметил, как сразу повеселели гости. Кочевники любили выпить… Нет, не так! Кочевники очень любили выпить — так будет вернее! Даже хвастались друг перед другом — кто больше, да кто пьянее, соревновались — кто кого перепьёт. Ну, прямо совсем, как русские люди! Может, у русских-то от монголов такая привычка пошла?

Под арьку беседа потекла куда веселее: гости улыбались, шутили, Эрдэнэт даже пересел поближе к Баурджину и то и дело похлопывал того по плечу:

— Хороший ты человек. Баурджин-нойон, недаром великий Боорчу о тебе так хорошо отзывается!

Баурджин ухмыльнулся — ещё бы Боорчу как-то по-другому отзывался! Сколько с ним выпито — цистерна! И даже, пожалуй, не одна. А, между прочим, Боорчу был доверенным лицом и побратимом-андой самого Темучина, одним из лучших его полководцев. Пить — пил, но дело своё знал туго!

— Как поживает Боорчу-гуай?

— Замечательно живёт, — широко улыбнулся посланник. — Только жалуется — мол, Баурджин-нойон что-то давненько не приезжал, совсем дорогу забыл!

Ага, давненько, как же! И двух недель не прошло… Столько тогда выпили — Баурджин (уж на что закалённый в Советской Армии) неведомо как и домой-то потом приехал. Хорошо — лошади дорогу знали.

— Зайду, — молодой нойон кивнул, — обязательно зайду к уважаемому Боорчу. Вот сразу, как только приеду… Мне ведь к великому хану ехать надобно, да?

— Ах, да, — Эрдэнэт наконец вспомнил, зачем, собственно говоря, явился. Пожевал губами и, откашлявшись, объявил со всей возможной важностью. — Великий хан Темучин, прозванный Чингисханом, желает немедленно видеть тебя, Баурджин-нойон, по очень важному делу! — Хочет видеть, вот как? — делано удивился хозяин гэра. А то не догадывался, зачем явился посланец. Усмехнулся: