Орда (Тетралогия)

Так, незаметно, приблизился вечер. Перевалив реку, солнце сползло уже к самым сопкам, заливая поросшие лиственницей и кедром вершины мягким золотисто-оранжевым светом. В ближайших кустах весело пели птицы, пахло цветущим багульником, мятой и клевером, на излучине реки — было видно — играла рыба.

Баурджин-Дубов вдруг неожиданно ощутил такую жуткую ностальгию, что аж страшно стало! Давно уже не накатывали на него подобные чувства, лет пять — точно. Захотелось вдруг взять удочку, да пойти на реку, посидеть, встретить вечернюю зорьку. А потом все как полагается — костерок, уха, водочка — и протяжные русские песни.

Жаль, кочевники почти не ловили рыбы, да и вообще — к воде относились трепетно. Интересно, какая в этом кочевье вера? Если люди Чэрэна Синие Усы язычники — тогда к реке и близко подходить нельзя, ну, разве что помолиться. А если христиане или, скажем, буддисты — тогда можно попробовать и половить рыбку.

Баурджин потянул носом — от столпившихся у возов жителей кочевья вовсе не пахло немытым телом. Значит, не язычники.

— Хорошо сегодня расторговались, — улыбнулся нойон. — Слава Христородице!

— Христородице слава! — тут же отозвались многие.

Несториане!

Отлично!

Так, может, и удастся рыбалка!

Накупив всякой мелочи, народ, похоже, вовсе не собирался расходится, скорее, наоборот. Баурджин и его люди уже получили приглашение зайти в гэр — погостить и остаться на ночь.

— Лучше и впрямь остаться, — негромко посоветовал Цэрэн, разбойник. — Дорог дальше нет, одни тропы, да и опасно ночью в сопках.

— Что, — усмехнувшись, обернулся к нему нойон, — разбойники?

— И они тоже. Думаешь, тут одни мы промышляем? Как же!

Баурджин покачал головой — однако везде конкуренция:

— Ладно, останемся.

Ух, как обрадовался Гамильдэ-Ичен! Прямо чуть не свалился с телеги. Телеги тоже, кстати, нужно было продать… вот только — кому? Дождаться возвращения мужчин? Ну, если те вернутся завтра, то… Ладно, там видно будет.

Даже в отсутствие главных хозяев кочевья почести гостям оказали на высшем уровне, традиционно. Была и серебряная пиала с кумысом на голубом хадаке, и забитый барашек, и пресный сыр, и много чего ещё — все вкусно, не оторваться. Даже разбойники, поначалу относившиеся ко всему настороженно, к концу трапезы растаяли, повеселели и даже, хлебнув арьки, на три голоса затянули протяжную степную песню «уртын дуу»:

Эх, еду-еду-еду я-а-а-а…

Улучив момент, Баурджин вышел на улицу и, зайдя за гэр, принялся копать червей прихваченной из телеги лопатой. Темновато, правда, было — над чёрными сопками алым пламенем пылали зарницы. Хорошо хоть луна была яркая, а небо — полное звёзд. Позади вдруг мелькнула тень. Нойон резко обернулся — Гамильдэ-Ичен! Усмехнувшись, Баурджин даже и спрашивать не стал — куда. И так было ясно.

Аккуратно сложив червей в плетёную коробочку, молодой нойон сунул её в заплечный мешок, где уже булькала бортохо-баклажка, стараниями хозяев гэра наполненная забористой арькой. Не «Столичная», конечно, но за неимением лучшего сойдёт и это. Кроме червей и баклажки, в мешке имелась шёлковая нитка — на леску, соль в тряпочке, несколько горошин чёрного перца, огниво и небольшой медный черпак — вместо ложки.

Оглянувшись по сторонам, Баурджин спустился к реке по пологому склону. Вырубив ножом удилище, привязал леску — тонкую шёлковую ниточку, подобного добра в телегах имелось много. Приладил и поплавок — кусочек коры, — и крючок — заранее присмотренный кривой гвоздик. Выбрав за кустами место, насадил червя и, поплевав, закинул удочку. Затих, затаился… Слышно было, как позади, в кочевье, лениво брехали собаки, да из гэра, где продолжался пир, доносились песни.

Оп! Дёрнуло! Рыба! Точно — рыба. Да ещё какая крупная — удилище едва не вырывалось из рук. Баурджин аж вспотел, покуда вытащил добычу. Вот это рыбина! Жирная, увесистая, крупная — с руку. Язь? Омуль?

Прибрав добычу в небольшой котелок, нойон с азартом закинул удочку снова. А вот на этот раз повезло меньше — за полчаса поймалось лишь разная мелочь. Может, изменило рыбаку рыбацкое счастье, а может, просто слишком темно стало. Махнув рукой, Баурджин прихватил котелок с уловом и поднялся в сопки. Укрывшись за деревьями, разложил костерок — не хотелось сейчас никого видеть, и в гэр идти не хотелось. Достав огниво, высек искру, наклонившись, раздул огонёк. Весело заиграло пламя. Подбросив валежника, нойон спустился к реке за водой. И вскоре забулькало над огнём аппетитное варево! Взяв черпак, Баурджин хлебнул… Зажмурился от удовольствия — вот так ушица вышла!

Вытащил баклажку, пристроил у костерка, рядом… Потом, подумав, сделал долгий глоток. Сняв кипевший котелок с костра, поставил в траву…

Эх, хорошо!

Вспомнился вдруг пионерский отряд, куда Дубова долго не принимали, хотя учился-то он хорошо, но вот, беда, дрался. А как не драться, когда его все монголом обзывали из-за необычного разреза глаз? Вот и дрался, а куда денешься? Правда, когда принимали в пионеры, дал слово больше не махать кулаками. Нарушил, конечно, разве ж такое слово сдержишь?