Орда (Тетралогия)

Жаркое солнце только что скрылось за сопками, и сразу же, будто того и ждали, появились полчища комаров и мошки. Спасаясь от них, Баурджин вновь зашёл в реку, нырнул, да так и побрёл по воде к тому месту, где оставил одежду… И вдруг, не дойдя примерно шагов с полста, остановился, пристально вглядываясь в заросший ивняком берег. Что-то не понравилось там нойону, привлекло внимание, да так, что забыл и про комаров. Баурджин подошёл к самым кустам, всмотрелся… Ну, так и есть — две ветки обломаны! Причём обломаны специально, будто некий, оставленный кем-то знак. Зачем? Что там можно прятать, в этих кустах? Быстро оглянувшись, Баурджин присел и вытянул руку… И наткнулся на что-то твёрдое!

Челнок! Лодка-долблёнка из одного ствола дерева. Не новая, и не сказать, чтоб в очень уж хорошем состоянии, но, похоже, почти не течёт. Ага, вот и весло, здесь же, в кустах, над самой водою. А обломанные ветки, между прочим, заметны только с воды, и то, если подплыть достаточно близко. Монголы на лодках не плавают. Значит, это не монголы, вообще, явно не кочевники. Лесные охотники — вот кто. Может, они сородичи Кара-Мергена?! Нет, тот же с юга… Хотя кто сказал, что с юга? Может, как раз — с севера?

Запомнив место находки, Баурджин выбрался на берег и поспешно оделся, высматривая, пока не стемнело, ещё какие-нибудь приметы. Ага, на этом берегу, на круче — берёза с раздвоенным стволом, матерая такая, великанище! А на том берегу, прямо напротив плёса — большой серый камень. Приметное место. Впрочем, если не знать, что в кустах спрятана лодка, можно хоть всю жизнь искать.

Поднявшись на пригорок, нойон даже не сразу обнаружил приготовленное для ночлега место — настолько хорошо его замаскировал Гамильдэ-Ичен. Догадался только по запаху затушенного костра, да, притихнув, услыхал фырканье лошадей. Хорошо здесь было, почти на самой вершине сопки — редколесье, овражек с ручьём; качая ветки деревьев, тихонько дул ветерок, унося комаров и мошек. И людям хорошо, и лошадям.

— Прошу, великий хан! — вынырнув из-за смородинового куста, весело приветствовал приятеля Гамильдэ-Ичен. — Вот шалаш, в нём и переночуем.

Устроенный юношей шалаш вообще-то можно было назвать лишь навесом, но устроенным с умом — ветки реденькие, чтоб пропускали ветер, но вместе с тем и достаточно густые для того, чтобы скрывать спящих.

— Спим по очереди, — со смаком уплетая утку, предупредил Баурджин. — Мало ли что!

— Да кто тут есть-то, в этих забытых всеми богами дебрях? — пренебрежительно хохотнул Гамильдэ. — Что-то мы никого не встречали!

Баурджин покачал головой:

— Мы степняки, парень, и никогда не заметим лесных людей… если они сами не захотят с нами встретиться. Кстати, я обнаружил лодку!

— Лодку?! Где?!

— Маленький такой челнок. Неподалёку. Запомни место: по правому берегу две сломанные ветки, там, в ивняке. Видно только с реки.

— Запомнил. — Юноша вкусно зачавкал утиным крылышком. — Я и воды из ручья зачерпнул — вкусная.

— Эх, сейчас бы чайку, — размечтался нойон. — Ушицу, водочки… Ну, ушица-то от нас не уйдёт, а вот водочка… Уж придётся без неё, родимой.

Гамильдэ-Ичен удивлённо моргнул:

— Ты о чём это, нойон?

— Рыбу хочу завтра половить. — Баурджин довольно потянулся. — Не с утра — ближе к вечеру. Днём приготовлю снасти. А ничего утка получилась, вкусная. И мясо вовсе не жёсткое, только вот тиной всё равно пахнет. Надо больше шафрана класть или тмина.

Сломав две веточки, он сжал их в кулаке и протянул юноше:

— Тяни.

Гамильдэ-Ичен вытащил короткую, а потому и улёгся спать сразу. Первую половину ночи выпало караулить нойону. Баурджин даже в шалаш не забирался — сел, привалившись спиной к толстому стволу берёзы, и сидел так, прислушиваясь к таинственным звукам быстро наступающей ночи.

Постепенно воцарялась тишина. Допевая последние трели, замолкали птицы. Вот перестала свистеть малиновка, затихли жаворонок и колонок, кукушка тоже бросила куковать — с чего бы так резко? — и лишь чаровник-соловушка выводил свои рулады почти до полуночи. Да так здорово, что Баурджин невольно заслушался, а потом, отгоняя сон, стал в полголоса напевать:

— Соловьи, соловьи, не тревожьте солдат…

И ведь чуть было не заснул, а ещё нойон, степной князь — начальник, ититна мать!

Встрепенулся, когда за кустами заржала лошадь. Громко так, беспокойно. Второй конь фыркнул и — слышно было — перебирал ногами.

— Ну, ну, милые… — подойдя к лошадям, Баурджин погладил обеих по холкам, успокоил. И всё равно, чувствовал — как кони напряжённо раздувают ноздри. Видать, почуяли какого-то хищника. Рысь, волка, медведя? Здесь уж хватает и тех, и других, и третьих. Вообще-то, лесное зверье сейчас сытое, но кто его знает? Задерут лошадей — жалко.