Орда (Тетралогия)

Баурджин покачал головой:

— Рано. Кара-Мерген умён и вполне может пустить по следу собак.

Юноша почесал голову:

— Тогда лучше переправиться через реку!

— Верная мысль, — одобрительно кивнул нойон.

Так и сделали. Разделись, сложив одежду в перемётные сумы, и, заведя в реку коней, пустились вплавь, держась за луки седел. Река, хотя и широкая, в данном месте оказалась не столь уж и глубокой, и Баурджин чувствовал, как иногда ноги касались дна.

Вот и берег. Каменистое дно. Кусты. Выбравшись, беглецы немного посидели, прислушиваясь ко всем звукам ночи. Вот вскрикнула сойка… Захлопала крыльями сова… Пискнула полевая мышь — видать, угодила в когти. А вот где-то за рекой, на той стороне, жалобно завыл шакал.

Ни стука копыт, ни конского ржания… Ничего.

Как видно, уловка удалась — погоня наверняка понеслась на юг. А как рассветёт, часть воинов Кара-Мергена бросится обшаривать окрестные сопки. Что ж, пусть шарят.

Кара-Мерген… Жаль, не удалось раскусить этого человека — совсем не было времени.

Взяв поводья коней, Баурджин с Гамильдэ-Иченом двинулись берегом, там, где было можно пройти в призрачном свете звёзд. Шли, оглядываясь, стараясь не слишком удаляться от реки. Неудобно было идти, что и говорить — не очень-то видно, хорошо ещё, ночь выдалась светлая, звёздная, да и месяц, хоть и узенький, а всё ж хоть что-то освещал. И тем не менее Гамильдэ-Ичен пару раз уже сваливался в ямы, а Баурджин больно ударился ногой о не замеченный в траве камень.

Они остановились на отдых утром, сразу после восхода солнца, присмотрев удобную полянку в лесочке, начинавшемся чуть ли не от самого берега — лиственницы, изредка — кедры. А всё больше — сосны, ели, осины. Лишь в распадках меж сопками попадались солнечные белоствольные берёзки. Чем дальше беглецы продвигались на север, тем лес становился глуше, а вершины сопок — выше и неприступнее.

В перемётных сумах, кроме небольшого котелка, полосок вяленого мяса и шариков твёрдой солёной брынзы, нашлись и тетивы для луков, и наконечники стрел, как боевые, так и охотничьи — на белку и соболя. Сделали луки и по пути стреляли мелкую дичь — зайцев, тетеревов, рябчиков, словом, не голодали, да и трудновато остаться голодным в тайге почти в конце лета. Кроме появившихся уже грибов — подосиновиков, лисичек и белых — в распадках и на полянах встречались заросли смородины и малины, а в более влажных местах росла черника. Гамильдэ-Ичен, правда, грибы не ел — брезговал, а вот Баурджин с удовольствием похлебал грибного супу, добавив в варево дикий укроп и шалфей с тмином. Жаль, вот только соли было маловато — приходилось экономить, но ничего, привыкли.

Ехали день, два, на третий почти совсем перестали таиться — всё чаще отпускали лошадей пастись, а сами уходили в лес — на охоту.

— Может, хватит уже идти? — как-то под вечер спросил Гамильдэ-Ичен. — Вроде бы никто за нами не гонится. Места тут обильные, неделю — другую вполне можно продержаться, а если нужно, и много больше.

Честно говоря, Баурджин и сам подумывал об этом. В конце концов — ну, куда ещё-то тащиться? Одно настораживало — а не распространится ли на эти благословенные дичью места объявленная Джамухою охота? Если так — наверняка здесь скоро появится разведка.

— В общем, можно и здесь остаться, — подумав, согласился нойон. — Только костром пользоваться осторожнее — лучше днём, и из сухостоя — меньше дыма.

— Ну, это само собой, — Гамильдэ-Ичен явно обрадовался словам своего напарника-командира. — Так что надо присматривать удобное место?

— Ну, не сейчас же? — улыбнулся Баурджин. — Вот завтра днём и займёмся этим. Чтоб и не открыто, но и не в чаще — было бы где пастись лошадям. Желательно, чтобы и вода была поблизости, какой-нибудь ручей, не бегать же постоянно к реке.

— Найдём! — Гамильдэ помешал булькавшее в костре варево — по пути подстрелили утку — и с аппетитом сглотнул слюну. — Однако скоро готово будет!

— Как сготовишь — туши костёр, — наказал нойон и, оставив юношу возиться с приготовлением пищи, спустился кустами к реке.

Течение в этом месте было бурное, и какое-то тёмное, словно бы болотное. С обеих сторон реку стискивали сопки, оставляя лишь узенькую полоску каменистого пляжа, ну и, конечно, заросли. Немного постояв, Баурджин послушал, как на том берегу куковала кукушка, потом разделся и, стараясь не поднимать брызг, вошёл в прохладную воду. Зашёл по грудь и, оттолкнувшись ногами, поплыл саженками, почти до середины — метров тридцать, а то и больше. Доплыв, перевернулся на спину, чувствуя всю силу течения. Выбрался на берег уже гораздо ниже, у плёса, запрыгал на одной ноге, совсем как в детстве, выколачивая попавшую в ухо воду.