Орда (Тетралогия)

Ещё бы не смеяться! Как-то совершенно по-другому представлял себе генерал угнетённых женщин Востока, вовсе не такими… э-э-э, так сказать, сексуально раскрепощёнными. А с чего б им такими не быть, когда никого не шокирует, если мужчина берет в жены девушку… то есть уже далеко не девушку… с ребёнком, а то и двумя-тремя. Берет и воспитывает её детей, как своих! И это здесь в порядке вещей! И никаких маразматических кликуш — старых дев, никаких парткомов, никаких «а что люди скажут»! А что люди скажут? Одобрят только, а некоторые ещё и позавидуют, если жена умна, добра и красива. А что у неё при этом от кого-то ребёнок, и не один — так это её личное дело. Если мужчина может себе позволить… гм-гм… несколько развлечься, то, чёрт побери, почему этого права должна быть лишена женщина? Потому что — хранительница очага! Именно так ответил бы на этот вопрос замполит Киреев. Ответил бы со всей убеждённостью, со всей марксистско-ленинской правотой. Фарисей! Именно так, кажется, такие нехорошие люди именовались в Библии? Или — ханжа — так попроще будет. Насколько представлял себе Дубов, та необычайная свобода нравов, что царила в степных кочевьях, вовсе не мешала женщинам, выйдя замуж, быть охранительницами очага и надёжной опорой мужа. Ах, славные какие обычаи! И какие женщины, какие девчонки! Независимые, сильные духом и телом, воительницы. Потому, наверное, и не очень-то прижились у кочевников многие обычаи мусульманства — ну-ка попробуй надень на таких баб паранджу! Они сами её на кого хошь наденут! Славно! Очень это все Баурджину-Дубову нравилось, хоть и — что греха таить — смущался сейчас генерал собственных откровенных мыслей, уж больно неожиданными они для него — товарища, между прочим, партийного — были. Ну, как бы сказал замполит Киреев — морально-бытовой разложенец, вконец опустившийся тип, что уж тут говорить! Давно пора вызвать на партбюро да пропесочить, так чтоб мало не показалось. За аморалку-то, товарищ генерал, не только какой-нибудь звезды с погона можно лишиться, но и — в особо запущенных случаях — партбилет на стол положить!

— О чём задумался? — Джэгэль-Эхэ погладила юношу по плечу. — Знаешь, у тебя такие глаза сейчас были… Не знаю даже, как и сказать? Словно бы ты смотрел внутрь себя.

— Туда и смотрел, — улыбнулся Баурджин. — А ты неглупая девушка, Джэгэль.

— Я умная.

— Что же ты так себя ведёшь? Ой, извини… Просто я видел кое-что утром в вашем кочевье…

— А! — Девушка засмеялась. — Я так и знала, что вы за нами подсматривали.

— Ну, не бросаться же на первых встречных.

Джэгэль-Эхэ почесала кончик носа — надо сказать, довольно изящного — и напомнила:

— Как же я там себя вела?

— Понимаешь… Это, конечно, твоё дело, но, мне кажется, ты слишком уж противопоставляла себя другим, обществу!

— Это эти-то дуры — общество?!

— А у тебя есть другое?

— Нет… Слушай, а ты вообще не дурак.

— Спасибо. — Юноша шмыгнул носом. — Ишь как мы с тобой отвешиваем друг другу комплименты. Прям как в той басне — «кукушка хвалит петуха, за то что хвалит он кукушку».

— Никогда не слышала такой поговорки.

— Ничего, услышишь ещё, какие твои годы?

— Знаешь что, Баурджин? — Девушка приподнялась на локте. — А давай искупаемся.

— Давай…

И оба, пробежав по шёлковой высокой траве, с разбегу бросились в реку, поднимая жемчужно-пенные брызги. Вода оказалось тёплой, приятной и такой прозрачной, что виден был и песок на дне, и чёрные, затянувшиеся зеленоватым илом коряги, и самые мелкие камушки.

— Ух, здорово как! Давай до того берега?

— Давай, поплыли…

Не столь уж и широка была река в этом месте, но всё же, пока плыли, утомились, вылезли отдышаться и долго сидели на песке, тесно прижавшись друг к другу.

— Джэгэль-Эхэ, — погладив девушку по спине, прошептал Баурджин, — тебе кто-нибудь говорил, что ты очень славная?

Джэгэль-Эхэ фыркнула:

— Говорили и не раз… Ой, шучу, шучу! Ты — первый!

— Можно, я тебе ещё раз поцелую… всё твоё тело…

— Зачем ты спрашиваешь?

И снова страсть, вспыхнув, словно сухая трава, охватила обоих, заставив остатками разума искать укромное место — мало ли, кто мог появиться на том берегу реки… или на этом. Они укрылись в жёлтых кустах жимолости и любили друг друга долго, страстно и нежно, так, что маячивший в небе коршун, словно устав завидовать влюблённым, камнем полетел вниз…

— А ведь его кто-то подстрелил! — проследив падение птицы усталым взглядом, встревожилась Джэгэль-Эхэ. — Ну да! Видишь, как он кувыркается? На добычу так не падают.

— Зачем стрелять в коршуна? Это же не дичь.

— Не знаю, — девушка зябко повела плечом, — может, на спор? Знаешь, наверное, хорошо, что мы сейчас здесь, в кустах…

— Конечно, хорошо, — жёстко прошептал Баурджин. — Взгляни на тот берег!

Он сам приподнял ветку… На противоположном берегу, на том самом, прокрытом цветами лугу, виднелись трое всадников на сытых конях. Ещё двое, спешившись, деловито арканили лошадей Баурджина и Джэгэль-Эхэ.

— Что они творят? — возмущённо прошептала девушка. — Эх, жаль, у меня нет с собой лука!

— У нас вообще с собой ничего нет, — шёпотом напомнил Баурджин. — Даже одежды!