Ореховый лес

Он упал сверху, пригвоздив меня к земле. Я была все еще слаба, и потребовалось много времени, чтобы освободиться. Мне казалось – целую вечность. Наконец я выбралась из-под его тела и увидела, что из спины его торчит топор. Позади стоял старший брат, сгорбленный и замороженный, и смотрел на меня мертвыми глазами. Воздух вокруг нас сверкал серебряными искрами, такими яркими, что я закрыла глаза, но все равно продолжала видеть их вспышки сквозь веки: сверкающее полотно из тонких нитей. Крохотные, еще более яркие искры сверкали в прорехе, которую мы проделали: в дыре в форме фигуры рыжеволосого брата, который попытался изменить нашу историю. Я заставила себя открыть глаза и увидела, как обрывки нитей соединяются вновь, заплетая дыру под невидимыми пальцами.

Облачко крохотных лучистых солнц метнулось в мою сторону. Я с криком откатилась, еще не в силах двигаться достаточно быстро. Одна искра коснулась моего лба, обжигая его, как уголек, вылетевший из костра. Я чувствовала его на коже – а через мгновение уже под кожей, и там он остался островком тепла, пробуждая к жизни мой замерзший мозг.

– Элла, – выдохнула я, удерживая ее образ перед глазами. Ее карие глаза, длинные светлые волосы… нет! Это не она, это другая мать. Та, что взрастила мой гнев, как виноградную лозу.

Крохотные солнца окружили меня, и рыжеволосый человек на земле пошевелился. Его мертвый брат снова упал и замер, выполнив то, что требовала от него история.

– Пряха, – прошептала я. Теперь я вспомнила ее – и то, как я шла за ней, как потерявшаяся собака, в самое злое сердце Сопределья. В сказку, из которой я давным-давно хотела вырваться. Потому что моя жизнь внутри нее была не настоящей жизнью – лишь историей.

А когда уже стало слишком поздно, она сообщила мне, что выхода на самом деле нет. Но не объяснила, почему: потому что история сопротивляется попыткам ее разрушить. Искры с паукообразными лучиками все еще трудились в воздухе, соединяя разорванные нити, латая дыры. Они извлекли топор из спины младшего брата, починили мой разум, после чего подняли моего спасителя на ноги и закрыли разрыв в его плоти.

Он не может умереть, поняла я. Не может, пока является частью истории. Это я должна его убить, как убила его брата. Потому что в этой сказке именно я была чудовищем.

Но была ли это в самом деле я? От ужаса моя кожа стала тверже, и жестокие искорки теперь отскакивали от нее, как искры кузницы – от наковальни. Я держалась за этот неотвязный страх, смешанный с гневом. Я не хотела дать моей истории кончиться вот так.

Рыжий парень уже стоял на ногах, хотя и с трудом. Глаза у него были дикие. Он пошатнулся, упал на колени, и его стошнило желчью.

– Нам надо идти, – выдавил он. – Пока это не…

Пока это не случилось снова. Я встала между ним и валяющимся на земле трупом. Если уж я чудовище, надо по крайней мере быть полезным чудовищем.

– Садись на коня, – сказала я. Слова выходили изо рта с трудом, как будто меня обкололи новокаином.

Я подобрала топор, лежавший рядом с мертвецом. Нити полотна снова вспыхнули вокруг моих пальцев, сомкнувшихся на рукоятке – рассерженная матрица, впивающаяся мне в кожу сотнями иголок. Боль сперва просто раздражала, но постепенно становилась невыносимой.

– Садись на коня, – повторила я, отворачиваясь от своей горящей руки. – Быстро!

Тяжело дыша, юноша с трудом взгромоздился на моего коня-приданое. Труп его брата на земле дернулся, потом с трудом поднялся и, пошатываясь, заковылял в нашу сторону. Его движения достаточно сильно напоминали человеческие, чтобы разница была пугающей.

Я крепко сомкнула пылающие пальцы вокруг рукояти топора. Труп перевел на меня глаза, похожие на замороженные незабудки, и бросился вперед.

На меня волной накатил его запах – льда и пота, и чего-то неопределенно-гнилого, – когда я размахнулась и ударила. Топор вошел ему в плечо с тошнотворным чавкающим звуком – как шлепок ботинка по глубокой грязи.

Труп тупо посмотрел на топор у себя в плоти, потом снова на меня. Клянусь, он мне улыбнулся – зубы у него были мелкие и серые – прежде чем ухватить меня руками за горло.

Можно ли умереть в сказке?

Может, и нет.

Но зато можно умереть в целом мире, сработанном под нее – полном жестоких королев и черноглазых принцесс, и мужчин с руками, созданными для насилия. По крайней мере – временно умереть. Веки мои поднимались и опускались, как крылья бабочки, голова свесилась вперед. Труп снова расхохотался и смеялся до тех пор, пока я не выгнулась у него в руках и не прижалась ртом к его губам.

Я дунула. Но выдыхала я на этот раз не лед. Я вдунула ему в легкие нечто противоположное льду – жар и гнев на разлуку с Эллой. На пленение сказкой. На роль убийцы, навязанную мне далекой сказительницей, которую лично все это вообще не затрагивало. Я сделала это, потому что девушка, которая отказывается от решительных действий в волшебной сказке, умирает или что похуже, а девушка, принявшая решение, обычно получает награду.