Орест и сын

— Еще не разбирала, — она обращалась к одному Таракану.

Газетный сверток лег на стол. Она стояла, держась за столешницу обеими руками. Чибис зашел за кресло и придвинул.

— Ты что ел-то? — старуха опустилась в свое кресло, принюхиваясь недовольно.

— А чего такого… — Таракан заворочался на жестком стуле. — Ну, колбасу…

— Фу! — старуха фыркнула и, развернув газету костяными пальцами, достала первую фотографию. Повела носом, будто фотография тоже пахла: — Твой. Вне всякого сомнения, твой… — отложила и взяла следующую. — А этот — мой… В твоем возрасте колбаса — грех. Нечистая пища.

— Чистая… нечистая… Что дали, то и жру! Это ты у нас — барыня-сударыня, — Таракан ворчал недовольно. — Вокруг тебя вон их сколько… Пляшут! Что пожелала, то и поднесут… Вон, она принесла, угостила, значит… — повел подбородком в Иннину сторону.

Инна следила за старушечьими пальцами. Одну за другой старуха брала фотографии и раскладывала в две стопки.

— И этот мой, и этот…

— Мой этот, — Таракан водил руками по столешнице.

— Как же! — ее голос возвысился. — Не-ет. Этот — мой…

— Ладно, — Таракан согласился неохотно. — Но этот — мой.

Инна взглянула на Чибиса: «Чего это они?» — спросила глазами.

Чибис стоял за спинкой кресла, смотрел на маленьких человечков: выходя из-под старушечьих пальцев, они разбирались на две колонны — строились в затылок друг другу. Правил этой игры он не мог разгадать.

— Мой, этот мой, — старуха произнесла непреклонно.

На газете — белой стороной вверх — лежала последняя фотография.

— Этот… — Алико Ивановна повернула и поднесла к глазам. — Эт-то что такое?!

— Она вон, — Таракан мотнул подбородком. — Явилась давеча — одного украла.

Инна шагнула вперед:

— Это неправда. Я не украла. Просто подменила, случайно…

— Собо-ой? — старуха протянула недоверчиво.

— Я хотела знать правду. Вот, смотрите, — она достала и разгладила уголки.

— Кто это? — старуха протянула руку и, едва взглянув, отправила в свою стопку.

Чибис вспыхнул:

— Мой дед… Мне сказали, — брови изломились в тараканью сторону, — расстрелян…

— Ну что, убедился? — Алико Ивановна обращалась к Таракану. — А я предупреждала: рано или поздно они явятся, — она говорила, едва шевеля губами, словно ее губы стали деревянными. — И какую же правду, — обернулась к Инне, — ты хотела узнать — такой ценой? — старуха подбила пачки фотографий и поставила вертикально: не то зеркала, глядящие друг в друга, не то створы раскрытых ворот.

— Всю… — Инна замолчала, не зная, как объяснить.

— Здесь же — номер… Значит, остались документы… Не знаю, где-нибудь в архиве, — Чибис заложил руки за спину. Теперь, когда дед стоял в колонне, он не решился бы дотронуться. — Мне кажется, — закончил едва слышно, — по номерам можно найти…

— Документы? — деревянные губы усмехнулись. — Кто тебе сказал, что их документам можно верить?

— Но тогда… — Чибис боялся заплакать, — мы никогда… никогда не узнаем…

Старуха подняла обе пачки, словно взвешивая:

— Наше дело — решить. Что делать с этими?

— Сжечь. Куда еще?.. — Таракан жевал пустыми губами.

— У меня есть тетя, — Инна заговорила тихо. — Не родная, жена папиного брата. У нее сыновья, трое… Все умерли. Она не знает, где похоронены. Пишет на пустом камне, краской, их имена… Там, на кладбище…

— У тебя что, и краска есть? — старуха перебила деловито.

Инна кивнула.

Таракан пошарил в кармане и вынул коробок.

— Пойди в кухню и принеси два таза, — старуха приказала Инне.

— Вы… — в ее отсутствие Чибис все-таки решился, — почему вы их разделили?

— Это не я. Природа, — старуха пожала острыми плечами и положила Иннину фотографию в свою пачку. — Кто я — чтобы делить?

«Природа?.. При чем здесь?.. Что — по национальностям?..»

Таракан усмехнулся, словно расслышал Чибисовы мысли:

— У ентих одна нация: зека-зека. Значит, считай, все — русские, — приложив к уху, он тряс коробком.

Старуха вздернула подбородок:

— Тебя послушать, будто русские — одна нация.

— А чего же? — Таракан набычился. — Ясное дело, одна.

— Может, когда и была… До вас…

— И до нас, и во время нас, и всегда, — тараканьи глаза брызнули голубыми искрами.

— А их ты спросил? — острым пальцем она ткнула в свою пачку. — Может, они не желают — с твоими?

— Это мои с твоими не желают! — ребром ладони он жахнул по столу. — Жела-ают! Не жела-ают! Да кто их, мертвяков, спрашивает?!

— И спрашивать нечего: всё и так видно — на глаз, — старуха приосанилась.

— Глазастые, значит? Справедливости дожидаетесь? — Таракан разогнул спину. — Ну гляди, гляди… Что высмотришь — всё твое.

— Думаешь, не высмотрю? — старуха закрыла глаза. Мягкая ткань, сбиваясь морщинами, обволакивала ее лицо.

— Высмотришь, — Таракан поскреб щетину. — Когда рак свиснет… ага… на лысой горе.

— Там только один, — Инна вышла из-за занавеса. — Может, кастрюлю или миску?

— Не надо, — старуха откликнулась глухо и повернулась к Чибису. — Возьми бумагу и пиши. Вон, на полке… — она повела глазами. — А ты, — приказала Инне, — будешь жечь.

— Как писать? — Чибис занес ручку. — В строчку или в столбик?

— Так какая разница… — Таракан буркнул. — Не протокол небось. Как слышишь, так и пиши…