Орган геноцида

Но что, если это не моя жажда крови? Что, если это просто консультация у психолога-еврея в сочетании с несколькими химическими препаратами дает такой эффект на мозг? А воля к жизни – настоящая? Вот он я, живой. Но что, если вся моя радость – фальшивка?

Консультации самим фактом существования грозили моему резон д’этр[24].

Где-то в районе желудка копилось странное, почти не поддающееся описанию недовольство.

Верю ли я в свои мотивы? Я сражаюсь не во имя всеобщего блага, не ради любимой семьи, даже не ради денег. Я просто живу на войне, в ее яркой реальности. Уверен, у зверей, которыми управляет чистый инстинкт, подобных извращений не бывает. Такие отклонения имманентны человеку, просто в войсках получается прикрыть правду за патриотизмом и духом товарищества.

Но если жажда крови надуманная или вообще не моя, то вины не остается. Получается, что грех, который я беру на себя, чтобы ощутить сполна вкус в жизни, на самом деле мне не принадлежит. А значит… что и полнота существования – тоже самая банальная ложь.

Я хочу, чтобы кто-нибудь сказал: ты убил.

Кто-нибудь другой, не психолог. Чтобы мне сказали, что я в самом деле виновен, что я, лично я захотел живому человеку смерти. Чувства обострились в бою. Среди града пуль я беззвучно кричу о том, что жив. Пусть кто-нибудь подтвердит, что все это мне не кажется.

Видимо, психолог проглядел, что именно тревожит пациента. Еще до начала консультации мне на лоб нацепили листок и в каком-то приближении считали состояние мозга. Нейронауки продвинулись так далеко, что уже определили пятьсот семьдесят два модуля мозга, однако мысли читать пока не научились. И тем не менее можно прочитать состояние мозга и многое по нему понять.

Программа психологической поддержки считывает данные и в реальном времени составляет модель пациента, а психологу передает рекомендации по специальному кафу. Я видел, он время от времени дотрагивается до уха, чтобы поправить приемник.

И тогда специалист задает вопросы. Понятия не имею, какую роль они играют в боевой регулировке эмоций. Не знаю, какие выводы психолог делает из моих ответов. Не знаю, какое воздействие его слова оказывают на мои эмоции и рассудок.

Видимо, сознание меняется от его слов незаметно для меня самого. Пока я задумываюсь, движет ли мной собственная воля, мне никак не отследить изменений.

– Ну как? Теперь способны убить ребенка? – спокойно спросил психолог.

Я честно ответил:

– Мне кажется, да.

Психический инженер настроил нам все эмоции, скрыл под масками все лишние ощущения, мы пропили медикаменты, стимулирующие координацию движений в команде. Прогнали операцию в дополненной реальности, составили прогнозы, утвердили план. Закончили подготовку, и накануне отправки в Индию я, стоя перед зеркалом, уколол палец иглой.

Больно. Я знал, что больно.

Но боли не чувствовал.

3

В день, когда в Сараево взорвалась ядерная бомба, мир изменился.

Миф о Хиросиме уже возвестил начало конца. Вот в каком смысле: военные по всему миру в одночасье, сами того не заметив, осознали один факт – можно не таиться. Иными словами, ядерное оружие применимо.

Во времена холодной войны атом символизировал апокалипсис. Ведь если бы Штаты и Советы выстрелили друг по другу ракетами, облако радиации накрыло бы всю планету, погружая ее в вечную зиму, и человечество бы вымерло. Поэтому никто не смел развязать ядерную войну, и ничего не произошло. Все верили, что атом уничтожит жизнь.

Однако Сараево похоронило этот миф навсегда.

Умерло очень много людей. Однако военные увидели, что взрыв хорошо организован. Он унес много жизней, но в контролируемых пределах. Когда генералы и политики собрались у воронки, оставшийся от взрыва самодельной бомбы, они убедились, что использовать подобное можно.

Поэтому взрывы в Индии и Пакистане уже не привлекли такого пристального внимания мировой общественности. Хотя, конечно, люди напугались, и все считали, что произошло непоправимое.

Но конца не случилось, не случилось и какого-то начала.

Потому что все решилось уже в Сараево.

Мир привык к колоссальным жертвам.

Я почувствовал запах.

Звериную вонь, от которой хотелось закашляться. Подумалось сразу, что здесь и человек – один из зверей. В Индии пахло. Нищетой, священными коровами, бродячей псиной, экскрементами, мочой. Пряностями, которые использовали местные кухарки. Пахло мужчинами, женщинами.

И, конечно, раз пахла жизнь, то не меньше разило и смертью.

База пропиталась всей этой гремучей смесью.

Мы приземлились в Мумбаи прежде ценного груза и теперь ждали, когда прибудут наши контейнеры. В пригородах уже стояли среди палящей жары всякие вспомогательные материалы и припасы «Юджин и Круппс», только и ждали, когда их откроют.

Я уже привык к жаре и влажности. Мы пока думали в лагере над нюансами операции и молча ждали рапорта лазутчика. Как только он с нами свяжется, мы спустимся в коконах на оговоренном месте сбора, а после захвата целей вертолет перекинет нас до близлежащей базы. Там мы перегруппируемся и поездом доставим пленников в Мумбаи.

План казался вполне стройным.