Ориентализм

Фигура Фридриха Шлегеля, изучавшего санскрит в Париже, – иллюстрация обеих этих черт. Хотя к тому времени, когда Шлегель в 1808 году опубликовал свой труд «О языке и мудрости индийцев», он практически отказался от своего ориентализма, он всё еще полагал, что санскрит и персидский, с одной стороны, греческий и немецкий – с другой, имеют больше общего друг с другом, чем с семитскими, китайским, американским или африканскими языками. Более того, индоевропейская языковая семья была с художественной точки зрения простой и убедительной в том смысле, в каком семитская, например, не была. Подобные абстракции не беспокоили Шлегеля, для которого понятия нации, народа, ума и народности (peoples), как у того, о чем можно говорить со страстью – в постоянно сужающейся перспективе популизма, о чем первым предостерегал Гердер, – сохраняли свое очарование всю его жизнь. Но нигде Шлегель не говорит о живом, современном Востоке. Когда он сказал в 1800 году: «Именно на Востоке мы должны искать наивысший романтизм», он имел в виду Восток Шакунталы[418], Зенд-Авесты и Упанишад. Что касается семитов, чей язык был агглютинативным, неэстетичным и механическим, то они были другими, низшими, отсталыми. Лекции Шлегеля о языке и о жизни, истории и литературе полны этих различений, которые он делал без малейших оговорок. Древние евреи, по его словам, были созданы для пророческих высказываний и прорицаний, а мусульмане поддерживали «мертвый пустой теизм, всего лишь отрицательную унитарную веру»[419].

Большая часть расистской критики Шлегеля в адрес семитов и прочих «низших» восточных народов была широко распространена в европейской культуре. Но нигде – за исключением круга антропологов-дарвинистов и френологов[420] XIX века – она не становилась основой научной проблематики, как это было в сравнительном языкознании или филологии. Язык и раса казались неразрывно связанными между собой, как и с филологией. Восток всегда был классическим периодом какой-то древней Индии, в то время как «плохой» Восток сохранился в современной Азии, некоторых частях Северной Африки и повсеместно – в исламе. «Ариане» были ограничены Европой и древним Востоком; как показал Леон Поляков[421] (ни разу не отметив, однако, что «семитами» были не только евреи, но и мусульмане[422]), арианский миф доминировал в исторической и культурной антропологии за счет «меньших» народов.

Официальная интеллектуальная генеалогия ориентализма, несомненно, включила бы Гобино, Ренана, Гумбольдта, Штейнталя, Бурнуфа, Абель-Ремюза, Палмера, Вайля, Дози[423], Мьюра, если уж, почти случайным образом, упоминать некоторые известные имена из XIX века. Она также включила бы в себя диффузионную способность ученых обществ: французского Азиатского общества, основанного в 1822 году; английского Королевского азиатского общества, основанного в 1823 году; Американского ориентального общества, основанного в 1842 году, и так далее. Но официальная генеалогия могла, вольно или невольно, отрицать тот огромный вклад художественной литературы и литературы о путешествиях, благодаря которому усилилось определенное ориенталистами разделение между различными частями Востока, его географией, временами и народами. Такое пренебрежение было бы некорректным, так как в случае исламского Востока эта литература особенно богата и вносит значительный вклад в построение ориенталистского дискурса. Сюда входят произведения Гёте, Гюго, Ламартина, Шатобриана, Кинглека, Нерваля, Флобера, Лэйна, Бёртона, Скотта, Байрона, Виньи, Дизраэли, Джордж Элиот, Готье[424]. Позднее, в конце XIX – начале XX века, к ним присоединились Даути[425], Барре, Лоти, Т. Э. Лоуренс, Форстер. Все эти авторы смело очерчивают «великую азиатскую тайну» Дизраэли. В этом предприятии значительную роль сыграли не только раскопки (силами европейских археологов) мертвых восточных цивилизаций в Месопотамии, Египте, Сирии и Турции, но и крупные географические экспедиции, проведенные по всему Востоку.