Оркестр меньшинств

– И ты думаешь, я все еще буду привлекательным для нее и с таким лицом?

– Да. И ей нужно знать только одно: почему ты уехал и исчез.

Мой хозяин немного дергался, оглядывался по сторонам, пока говорил. Эгбуну, таким он был: человеком, который, если боится неопределенности, часто сам толкает себя к внутреннему поражению. А когда это случается, когда его дух в ходе схватки повержен, это поражение начинает проявлять себя телесно. Странная вещь, но я видел это много раз.

Джамике отер пот со лба и снова начал говорить, но резко замолчал и похлопал моего хозяина по плечу, чтобы тот повернулся к аптеке.

Этот момент трудно описать, момент, когда мой хозяин, который претерпел такие страдания, увидел женщину, ради которой он бы претерпел все случившееся с ним еще раз. Она вышла из дверей клиники. Она немного изменилась, стала чуть тяжелее, чем та стройная женщина, образ которой он хранил в памяти все прошедшие годы. На ней был длинный белый халат, напомнивший ему о медсестре на Кипре. Из нагрудного кармана торчала авторучка, а в вырезе халата на шее виднелось ожерелье. Он стоял, глядя на нее, пожирая глазами все, что находилось вокруг нее. Она разговаривала с женщиной с двумя детьми – один сидел пристегнутый у нее на спине, другой то тянул руку к Ндали, то убирал назад. Она пыталась было схватить младенца за руку, но тот мгновенно ее убирал, смеялся и поворачивался к матери.

– Я же тебе говорил, что это она, – сказал Джамике, когда другая женщина развернулась и пошла мимо припаркованных машин на улицу. Ндали возвратилась в аптеку.

– Верно, – ответил он. – Это она. – Его сердце теперь колотилось, словно в такт музыки огене[116]. – Верно, Джамике, это она.

Это и в самом деле была она, Эгбуну. Ндали – та самая женщина, чья чи прогнала меня, когда я явился, чтобы умолять ее от имени моего хозяина. И тут мне пришла мысль – хотя за все четыре с лишком года эта мысль меня и близко не посещала, – что ее чи могла воплотить в жизнь свою угрозу и навсегда отлучить свою хозяйку от моего хозяина.

– Тогда давай войдем. Я не вернусь, пока не увижу ее, брат. Я хочу, чтобы ты исцелился, был здоров, чтобы радость Духа Святого наполнила тебя. Ты должен это сделать. Должен набраться мужества. Если ты этого не сделаешь, я сам войду в аптеку и увижусь с ней. И поговорю с ней от твоего имени.

– Постой! Бог мой, Джамике!

Он снова схватился за Джамике и увидел в его глазах что-то, вселившее в него надежду.

– Хорошо, я пойду, – сказал он. – Но понимаешь, давай постепенно. Я сейчас могу только взглянуть на нее. А потом, может в другой раз, я заговорю с ней.

Джамике взвесил его предложение с кривоватой понимающей улыбкой:

– О'кей, тогда давай войдем, нваннем.

Мой хозяин двинулся к аптеке, охваченный трепетом, на его ногах словно висели гири, и наконец они оказались внутри – в большом помещении со множеством окон, через которые сюда проникало много света. Потолочные вентиляторы шумно вращались, освежая воздух. Он быстро сел на один из шести пластиковых стульев лицом к прилавку, деревянному сооружению, за которым сидели фармацевты. Он уставился на прилавок, обменявшись прежде вполголоса приветствием с человеком, который сидел на стуле рядом с ним и покачивал ногой.

Когда они вошли, Ндали обслуживала кого-то. И хотя к ним обратилась другая женщина («Следующий, пожалуйста»), ему показалось, что он слышит голос Ндали.

Джамике отреагировал не сразу, он стоял у его стула, глядя на прилавок. Мой хозяин поманил друга, и тот нагнулся, чтобы выслушать его.

– Ты понял, ты понял – я пришел только посмотреть на нее, – прошептал он в ухо Джамике.

Его друг неловко кивнул, жестом прося женщину-фармацевта подождать чуть-чуть.

– Ты ей только скажи, что тебе нужно лекарство от малярии для меня.

Джамике кивнул.

Мой хозяин смотрел на Ндали со своего места, надвинув бейсболку на лоб, спрятав глаза за стеклами солнцезащитных очков. Она казалась ему еще прекраснее, чем когда-либо прежде. Сколько ей теперь? Двадцать семь? Двадцать девять? Тридцать? Он не помнил точно года ее рождения. Теперь она выглядела женщиной в самом соку. Ее завитые, уложенные волосы ниспадали на плечи. Каждая часть ее тела, казалось, стала другой, вплоть до формы лица. Губы пополнели, теперь она пользовалась помадой более сочного цвета, чем раньше, насколько ему помнилось. Этим утром он несколько часов разглядывал ее фотографии, теперь они доставляли ему все большее наслаждение. Но лицо, которое он видел сейчас, почти не изменилось. Все, что он мог сказать, сводилось к следующему: Ндали словно отправили к ее создателю на обновление, и она вернулась оттуда в еще лучшем виде.