Орландо

Ничего, размышлял Орландо, обозревая сверкающий на солнце городской пейзаж, совершенно ничего общего ни с Сурреем и Кентом, ни с Лондоном и Танбридж-Уэллсом. Справа и слева вздымаются каменистые выступы негостеприимных азиатских гор, кое-где к ним лепятся невзрачные башни разбойничьих атаманов, и нигде ни домика приходского священника, ни помещичьего особняка, ни хижины, ни дуба, вяза, фиалки, плюща или шиповника. Нигде не видать ни живых изгородей, среди которых могли бы расти папоротники, ни пастбищ для овец. Дома – белые, словно яичная скорлупа, и такие же голые. Орландо изрядно удивляло, что он, англичанин до мозга костей, всем сердцем ликует при виде дикого ландшафта, смотрит и не может насмотреться на перевалы и горные пики, продумывая маршруты прогулок в одиночку по таким местам, где ступают лишь козы да пастухи, испытывает необычайную привязанность к ярким не по сезону цветам, обожает неухоженных бродячих псов гораздо сильнее, чем своих холеных элкхундов, и жадно вдыхает резкий запах улочек. Не раз он гадал, не связался ли во времена Крестовых походов какой-нибудь его предок с прекрасной черкешенкой, и считал это вполне вероятным, учитывая смуглость своего лица. Потом он удалялся в ванную.

Час спустя, должным образом надушенный, завитый и умащенный, Орландо принимал секретарей и прочих чиновников высокого ранга, заходивших один за другим с красными шкатулками, которые отпирались только его золоченым ключом. Внутри лежали документы чрезвычайной важности, увы, теперь почти утраченные, не считая пары клочков – здесь росчерк пера, там печать, вплавленная в лоскут обгорелого шелка. Судить об их содержании мы не можем, отметим лишь, что Орландо был очень занят, возясь с сургучом и печатями, лентами разных цветов для определенных нужд, выписыванием своих титулов и завитушек вокруг заглавных букв, и так до самого ланча – великолепной трапезы, состоявшей блюд из тридцати.

После ланча лакеи объявляли, что запряженная шестеркой карета подана, и он ехал с визитами к другим послам и высшим сановникам, сопровождаемый янычарами в багряных кереях, которые бежали впереди и махали огромными опахалами из страусовых перьев. Церемония везде была одинаковая. Добравшись до очередного двора, янычары ударяли по главному порталу опахалами, двери немедленно распахивались, открывая великолепно меблированный зал для приемов. Там сидели две фигуры, как правило противоположного пола. Происходил обмен глубокими поклонами и реверансами. В первой зале разрешалось говорить только о погоде. Заметив, что погода хорошая или ненастная, жаркая или холодная, посол проходил в следующую залу, где его приветствовали еще две фигуры. Здесь разрешалось сравнивать Константинополь в качестве места проживания с Лондоном, и посол, разумеется, сообщал, что предпочитает Константинополь, а хозяева, хотя и не бывали там, разумеется, Лондон. В следующей зале подробно обсуждалось здоровье короля Карла и здоровье султана. В следующей – здоровье посла и жены хозяина дома, но покороче. В следующей посол хвалил хозяйскую мебель, а хозяин – наряд посла. В следующей подавали восточные сладости, хозяин их всячески ругал, посол же превозносил. Наконец церемония завершалась курением кальяна и распитием кофе, и, хотя обе стороны усиленно изображали, что курят и пьют, ни табака в кальяне, ни кофе в чашке не было, поскольку будь они там, человеческий организм погиб бы от неумеренного потребления. Ибо едва посол заканчивал один визит, как ему надлежало делать следующий. Те же самые церемонии точно в таком же порядке повторялись в шести или семи других домах высших сановников, и частенько посол возвращался к себе лишь глубокой ночью. Хотя Орландо справлялся со своими обязанностями превосходно и никогда не отрицал, что они, пожалуй, составляют самую важную часть службы дипломата, он, несомненно, очень от них уставал и часто погружался в такое уныние, что предпочитал ужинать в одиночестве, в компании своих собак. Иногда он даже разговаривал с ними на родном языке. Еще говорят, что поздно вечером он выскальзывал за ворота, изменив облик таким образом, что часовые его не узнавали. И бродил в толпе по Галатскому мосту, прогуливался по базарам или даже сбрасывал обувь и присоединялся к верующим в мечетях. Однажды, когда он якобы лежал дома с лихорадкой, пастухи, пригнавшие коз на рынок, сообщили, что видели английского лорда на вершине горы и слышали, как тот молится своему Богу. Следует полагать, то был Орландо, а его молитва – декламация стихов, поскольку, как известно, он никогда не расставался с потрепанной рукописью, нося ее на груди, и слуги, подслушивая под дверью, рассказывали, что посол, оставшись в одиночестве, долго бубнит странным, певучим голосом.