Орландо

Знаете, списки поневоле заставляют нас зевать, и на этом мы остановимся только лишь потому, что читать каталог утомительно, а не потому, что он закончен. В нем более девяносто девяти страниц, и итоговая сумма достигает нескольких тысяч – то есть миллионов в переводе на наши деньги. Проведя подобным образом весь день, под вечер лорд Орландо подсчитывал, во сколько ему обойдется сровнять с землей миллион кротовин, если платить работникам по десять пенсов в час, и сколько центнеров гвоздей по пять пенсов и полпенни за штуку потребуется, чтобы починить ограду парка, которая тянется на пятнадцать миль. И так далее и так далее.

Увы, повествование выходит довольно утомительным, поскольку один буфет похож на другой, и любая кротовина мало чем отличается от миллиона таких же. Порой нашему герою выпадали приятные поездки и даже занятные приключения. К примеру, как-то раз Орландо усадил за работу целый городок слепых мастериц близ Брюгге, чтобы те вышили портьеры для кровати под серебряным балдахином, а история о том, как однажды в Венеции ему удалось купить у мавра (приставив к горлу клинок) дивный лакированный ларчик, в иных руках, несомненно, заслуживала бы изложения. Да и работы по переустройству особняка также отличались разнообразием: то привезут из Сассекса подводы с огромными деревьями, которые распиливали поперек и выкладывали из них новые полы в галерее, то доставят сундук из Персии, набитый шерстью и опилками, а внутри – либо одна-единственная тарелка, либо перстень с топазом.

В конце концов в галереях больше не осталось места ни для одного лишнего стола, на столах – ни для одного ларца, в ларцах – для лишней чаши для цветов, в чашах – для лишней пригоршни благовоний, и так во всем особняке – короче говоря, благоустройство завершилось. В саду подснежники, крокусы, гиацинты, магнолии, розы, лилии, астры, георгины всех сортов, грушевые деревца и яблони, вишни и шелковицы, а также уйма редких цветущих кустарников и вечнозеленых деревьев росли столь густо, что корни их переплетались, и между ними не было ни клочка земли без цветов, ни полоски дерна без тени. Кроме того, Орландо привез экзотических птиц с ярким опереньем и двух малайских медведей, за неприветливыми манерами которых, как он верил, скрывались преданные сердца.

Теперь все было готово, когда же наступил вечер и зажглись бесчисленные серебряные светильники, легкие сквозняки, вечно бродящие по галереям, закачали синие и зеленые гобелены, благодаря чему казалось, что изображенные на них охотники несутся вскачь, а Дафна спасается бегством; когда засияло серебро, засверкал лак и запылало дерево, когда резные кресла вытянули подлокотники и по стенам поплыли дельфины с сидящими верхом русалками, когда все это и многое другое было готово и пришлось ему по вкусу, Орландо прогулялся по дому со своими элкхундами и испытал удовлетворение. Вот теперь, – подумал он, – я могу завершить свою речь. Пожалуй, лучше начать с начала. И все же, шествуя по галереям, он чувствовал: чего-то не хватает. Резных кресел и столов с богатой позолотой, диванов на львиных лапах с огибающими их лебедиными шеями, кроватей с мягчайшими перинами из лебединого пуха самих по себе недостаточно – то ли дело, когда на них сидят и лежат люди! Соответственно, Орландо принялся устраивать великолепные приемы для местного дворянства. Триста шестьдесят пять спален не пустовали месяцами, гости теснились на пятидесяти двух лестницах. В кладовых сновало три сотни слуг. Пиршества устраивались почти каждый вечер. В результате всего за несколько лет Орландо изрядно промотался и истратил половину состояния, зато приобрел добрую славу среди соседей, занял десятки почетных должностей в своем графстве и ежегодно получал в подарок дюжину книг с восторженными дарственными надписями, посвященных его светлости благодарными поэтами. И хотя в то время он старался не общаться с сочинителями и держаться подальше от иностранок, Орландо проявлял к женщинам и поэтам исключительную щедрость, за что его обожали и те, и другие.

В самый разгар пиршества, когда гости веселились вовсю, он удалялся в свои покои. Заперев дверь и оставшись в одиночестве, он доставал старую тетрадь, сшитую шелковыми нитками, позаимствованными тайком из материной шкатулки для рукоделия, и подписанную почерком школьника: «Дуб. Поэма». В ней он писал до полуночи и дольше. Впрочем, Орландо вымарывал почти столько же строк, сколько вносил, и довольно часто к концу года их становилось меньше, чем в начале, наводя на мысль, что создание поэмы растянется навечно. Историки литературы непременно заметили бы, что он совершенно изменил свой стиль. Орландо приструнил цветистость фраз, умерил велеречивость – век прозы обуздал сии бурные потоки. Даже ландшафт за окном присмирел, а заросли шиповника подрастеряли шипы и присмирели. Вероятно, чувства тоже слегка притупились, вкус меда и сливок уже не столь радовал. Кроме того, на улицах стало не в пример суше, в домах – светлее, что, несомненно, отразилось на стиле письма.