Орландо

Сахар стал ей противен, от мух кружилась голова. Наверняка есть какой-нибудь выход, полагала Орландо, но, еще не владея в полной мере женскими уловками и больше не в силах ударить его по голове или пронзить рапирой, не придумала ничего лучшего, кроме как поступить следующим образом. Поймав муху, нежно выдавила из нее жизнь (бедное насекомое и так было полуживое, иначе у Орландо рука бы не поднялась) и прикрепила на сахар с помощью капли гуммиарабика. Пока эрцгерцог взирал на потолок, она проворно подменила кусочек, на который поставила деньги, и криком «Муха! Муха!» объявила о своей победе. Орландо рассчитывала, что поднаторевший в спорте и конных скачках герцог мигом раскроет обман, а поскольку мухлевать при игре в муху – самое гнусное из всех преступлений, за которое людей навсегда изгоняют из человеческого общества и отправляют в тропики к обезьянам, заключила, что у него хватит мужества порвать с ней навеки. Увы, Орландо недооценила простодушие благородного вельможи. В мухах он не особо разбирался и не мог отличить мертвую от живой. Орландо сыграла с ним эту злую шутку двадцать раз, и он заплатил семнадцать тысяч двести пятьдесят фунтов (на наши деньги около сорока тысяч восемьсот восьмидесяти фунтов, шести шиллингов и восьми пенсов), прежде чем Орландо смухлевала столь грубо, что даже эрцгерцог заметил. Наконец осознав правду, он устроил душераздирающую сцену. Эрцгерцог встал во весь рост, побагровел. По щекам его покатились слезы. Неважно, что Орландо выиграла целое состояние – ради Бога, обидно, что предала его, хотя сама мысль о том, что она на такое способна, ранила весьма ощутимо, но жульничать при игре в муху… Любить женщину, которая мухлюет в игре, – немыслимо! И тут эрцгерцог окончательно сломался. К счастью, сказал он, чуть овладев собой, свидетелей нет. В конце концов, она всего лишь женщина. Короче говоря, в порыве благородства он был готов ее простить и склонил гордую голову в поклоне, собираясь извиниться за резкость, и тут Орландо свела все его усилия на нет, сунув бедняге за шиворот лягушонка.

Справедливости ради отметим, что она предпочла бы рапиру. Прятать на себе скользкую жабу все утро – то еще удовольствие. Увы, женщинам рапиры запрещены, вот и приходится прибегать к жабам. Более того, порой жаба и смех гораздо эффективнее холодного оружия. Орландо засмеялась. Эрцгерцог покраснел. Она засмеялась. Эрцгерцог выругался. Она засмеялась. Эрцгерцог хлопнул дверью.

– Слава небесам! – вскричала Орландо, все еще смеясь. Послышался грохот колес стремительно выезжающей со двора кареты и постепенно стих вдали.

– Я совсем одна, – сказала Орландо вслух, поскольку никто ее не слышал.

Тот факт, что после шума тишина становится ощутимее, еще требует научного подтверждения. Зато многие женщины готовы поклясться, что после расставания одиночество становится весьма ощутимым. Когда смолк стук колес умчавшейся прочь кареты, Орландо ощутила, как от нее ускользают эрцгерцог (что ее ничуть не заботило), богатство (что ее ничуть не заботило), титул (что ее ничуть не заботило), стабильность семейной жизни (что ее ничуть не заботило), но вместе с ними ее покинули жизнь и возлюбленный. «Жизнь и возлюбленный», – прошептала она, затем подошла к письменному столу, окунула перо в чернила и вывела: