Орландо

Все это входило в распорядок дня. Вернуться и не пройтись по дому было равносильно тому, чтобы не поцеловать родную бабушку по возвращении. Орландо казалось, что в ее отсутствие комнаты дремлют и озаряются при ее появлении, потягиваются, протирают глаза. Еще ей казалось, что в те сотни и тысячи раз, когда она входила, комнаты всегда выглядят по-разному, ибо за долгую жизнь в них накопились мириады настроений, которые меняются в зависимости от времени года, от погоды, от перипетий ее собственной судьбы и личных качеств тех, кто приходит к ней в гости. С чужаками они всегда держались учтиво, хотя и немного с опаской; с ней всегда вели себя открыто и непринужденно. Почему бы и нет? Ведь они знакомы почти четыре сотни лет. Скрывать им было нечего. Она знала их печали и радости. Знала их возраст и маленькие секреты – потайные ящики, шкафы или какие-нибудь изъяны вроде деталей, которые заменили или добавили позже. От них она тоже ничего не скрывала, приходила к ним и юношей, и женщиной, плача и танцуя, в глубокой задумчивости и смеясь. На этой банкетке у окна написала первые стихи, в той часовне пошла под венец. И похоронят ее тоже здесь, думала Орландо, стоя на коленях на подоконнике в длинной галерее и потягивая испанское вино. Хотя она с трудом могла представить, как геральдический леопард будет отбрасывать лужицы желтого цвета в тот день, когда ее опустят в склеп и упокоят среди предков. Ни в какое бессмертие Орландо не верила и все же не могла отделаться от ощущения, что душа ее будет ходить взад-вперед среди красных лучей на панелях и зеленых на диванах. Ведь комната – она зашла в спальню посла – сияла, словно ракушка, пролежавшая на дне моря многие века, и вода покрыла ее налетом и раскрасила в миллион оттенков – розовый и желтый, зеленый и песчаный. Спальня была хрупкая, словно ракушка, такая же радужная и пустая. Не спать в ней больше послу. Да, но зато Орландо знала, где бьется сердце дома. Бережно приоткрыв дверь, остановилась на пороге, чтобы (так ей нравилось думать) комната ее не заметила, и смотрела, как вздымается и опадает гобелен на вечном сквозняке. Охотники все скачут, Дафна все бежит. Сердце дома бьется, подумала Орландо, пусть слабо, пусть далеко, хрупкое сердце огромного особняка.

Окликнув свою свору, она прошла по галерее, где пол устилали цельные спилы огромных дубовых стволов. Вдоль стены тянулись ряды кресел с выцветшей бархатной обивкой, протягивая ручки к Елизавете, Якову, возможно, к Шекспиру и Сесилу, которые уже не придут. При виде этого зрелища Орландо помрачнела. Сняв с крючка ограждающую веревку, она уселась в королевское кресло, открыла рукописную книгу на столе леди Бетти, поворошила пальцами древние розовые лепестки, расчесала волосы серебряной щеткой короля Якова, попрыгала на кровати (ни одному королю в ней уже не спать, несмотря на новые простыни Луизы) и прижалась щекой к потертому серебряному покрывалу. Повсюду виднелись лавандовые саше от моли и отпечатанные таблички: «Руками не трогать», которые, хотя Орландо расставила их собственноручно, смотрели на нее с укором. Дом больше не принадлежит мне целиком, вздохнула она. Теперь дом принадлежит истории и неподвластен живым. Больше никто не прольет здесь пиво, думала она (Орландо вошла в спальню, где раньше гостил Ник Грин), не прожжет ковер. Больше никогда две сотни слуг не побегут по коридорам шумною гурьбой с грелками и поленьями для огромных каминов. Больше никогда в мастерских снаружи особняка не сварят эль, не отольют свечей, не изготовят седел, не обточат камень. Молоты и молотки умолкли навсегда. Кресла и кровати опустели, серебряные пивные кружки и золотые кубки заперты в стеклянных шкафчиках. Громадными крыльями бьет тишина, поселившаяся в пустом доме.

Так она и сидела в конце галереи в окружении собак, на жестком кресле королевы Елизаветы. Галерея простиралась столь далеко, что свет в конце почти мерк. Словно туннель, ведущий в глубокое прошлое. Вглядываясь в даль, Орландо видела, как смеются и разговаривают люди – великие люди, которых ей довелось узнать (Драйден, Свифт и Поуп), как ведут беседы государственные мужи, как любовники забавляются на подоконниках, как гости едят и пьют, сидя за длинными столами, а вокруг вьется дым от каминов, заставляя их чихать и кашлять. Еще дальше она увидела ряды великолепных танцоров, выстроившихся для кадрили. Заиграла мелодичная, хрупкая и все же величественная музыка. Грянул орган. В часовню вносили гроб. Из часовни выходила свадебная процессия. Воины в шлемах отбывали на войну, возвращались из Флодена и Пуатье со стягами, вешали их по стенам. Так длинная галерея наполнялась, и в глубине, в самом конце, за елизаветинцами и Тюдорами Орландо мерещилась гораздо более старая, далекая, темная, фигура в капюшоне, в монашеской рясе, которая брела с книгой в руках, бормоча…