Орленев

Вильно, Минск, Бобруйск, Севастополь, Симферополь, опять Ниж¬

ний Новгород, Ростов-на-Дону, опять Вильно и т. д. В этом кру¬

жении была своя повторяемость. Антрепренеры встречались ему

разные — люди интеллигентные и откровенные барышники, но

даже лучшие из них были заражены коммерческим, «кулачниче-

ским» духом. И современные пьесы, заполнявшие его репертуар,

были разные и в то же время йеприятно похожие, со смешной

претензией возвести всякую жизненную дребедень (Чехов в ка¬

честве примера приводил турнюр и фальшивые зубы) на «высоту

серьезного вопроса». И окружавшие его актеры были разные,

с разными судьбами и взглядами, что не мешало им на сцене

быть однообразно похожими; строгое деление по признаку ам¬

плуа, против которого через несколько лет так яростно восстанет

Станиславский, придавало их искусству характер сплошной се¬

рийности.

А разнообразие в этом кружении было такое: театры — доща¬

тые сараи, не то склады, не то конюшни, с протекавшими кры¬

шами, плохо отапливаемые, с тяжелым застоявшимся воздухом,

с жалкой неустроенной сценой, которую в рецензиях сравнивали

с блюдечком, и театры недавней стройки, пугавшие своей внуши¬

тельностью (сборы в этих храмах искусства, несмотря на размах

и удобства, почему-то были плохие, и антрепренеры едва дотяги¬

вали до конца сезона); полицеймейстеры-службисты, которые по

инструкции министерства внутренних дел с рвением отбирали пас¬

порта у актеров на все время сезона и держали их в страхе и тре¬

пете, и полицеймейстеры-меценаты, благоволившие к искусству

и присылавшие красивым бенефицианткам дорогие подарки; дож¬

дливое лето, когда публика отсиживалась по домам, и жаркое

лето, когда публика уезжала на дачи, и только такие имена, как

Федотова или Савина, собирали аншлаги; города театральные,

как, например, Вильно, где было много интеллигенции, и не

очень театральные, как, например, Ростов-на-Дону, где был силь¬

ный торговый уклон и где местная газета однажды сообщила, что

антрепренер Черкасов составил на предстоящий сезон труппу, на¬

звав среди прочих актеров Орленева11, и не сочла больше нуж¬

ным на протяжении нескольких недель вернуться к театральным

темам. Монотонность бедных творчеством провинциальных сезо¬

нов угнетала Орленева, но он верил, что прозябание, как долго

оно ни будет длиться, обязательно кончится, и тогда он себя по¬

кажет! И потом были ведь у него и праздничные дни, освещавшие

эти будни. И дней таких было немало.

Рижская зима прошла под знаком гастролей М. Т. Иванова-

Козельского. По нашим современным понятиям знаменитый га¬

стролер был тогда сравнительно молод — ему шел тридцать вось¬

мой год. Но беспокойно-расточительный образ жизни и постоян¬

ные нервные перегрузки рано его состарили. К тому времени, по

словам популярной в восьмидесятые-девяностые годы актрисы

Гламы-Мещерской, он «как-то ослабел и потух и лишь в редкие

минуты, снова загораясь, напоминал былого Иванова-Козель-

ского» 12. Рижская публика приняла его выступления с несвой¬

ственной ей острой эмоциональностью; воодушевление зала за¬

хватило актера, и к нему на немногие дни вернулась молодость.

Орленев под впечатлением этой вспышки уставшего таланта пы¬

тался высказать Иванову-Козельскому, его божку в годы отроче¬

ства, свои давнишние чувства, теперь получившие новый импульс.

Но, обычно расположенный к молодым актерам, он либо его не

замечал, либо был подчеркнуто холоден. Позже выяснилось, что

кто-то из стариков в труппе услужливо предупредил Иванова-Ко-

зельского, что насмешник Орленев передразнивает знаменитостей

и рядом с другими не пощадил и его. Раз так, он знать не хотел

дерзкого юношу до того дня, когда тот сыграл Роллера в шилле-

ровских «Разбойниках».

С этого дня все переменилось. Роль Роллера очень эффектная,

недаром ее ситуация потом не раз варьировалась во французской

мелодраме XIX века. Представьте себе, человек был уже на висе¬

лице, был у же в петле, «всего в трех шагах от лестницы, по кото¬

рой должен был взойти в лоно Авраамово, так близко, так близко»,

и все-таки сорвался, удрал, обманул самую смерть, уцелел и те¬

перь рассказывает, как все это произошло. Иванова-Козельского

поразила искренность монолога Роллера — чисто картинные об¬

стоятельства («ужасные приготовления, отвратительная церемо¬

ния») мало занимали Орленева; в его рассказе главным был нерв¬

ный трепет, не повествовательность, не декламация, а «лихорадка

в крови», от которой еще не освободился Роллер, несмотря на то,

что опасность была позади. После этой роли Иванов-Козельский