Орленев

и Орленев подружились, и, хотя их близость длилась очень не¬

долго, она стала рубежом в жизни молодого актера. Теперь он

уже не передразнивал Митрофана Трофимовича, а всерьез повто¬

рял его манеру и интонации.

Через несколько месяцев Орленев, актер ярмарочного театра

в Нижнем Новгороде, встречал на вокзале с цветами приехавшую

к ним на гастроли Г. Н. Федотову. Он думал, что поразит ее

своими успехами и зрелостью техники, а она, прослушав его, на

первой же репетиции пришла в ужас: что сделала провинция с ее

учеником! Федотова сразу узнала, чью манеру усвоил Орленев;

у нас нет основания предполагать, что она не любила искусство

Иванова-Козельского, но в том, что он со своим необузданным

темпераментом и принципиальной бессистемностью не годится

в учителя, она не сомневалась. Дело было, однако, не в модели,

а в ее копировщике.

Прикоснувшись к легенде — а Иванов-Козельский был пред¬

метом легенды в среде актеров восьмидесятых годов,— Орленев

от переполнявших его чувств, от восторга ученика, который нако¬

нец нашел учителя, отказался от самого себя и стал тенью знаме¬

нитого гастролера, тенью смешной, потому что в его повторениях

была бессознательная карикатурность. Федотова так ему и ска¬

зала; он возмущался, возражал и в конце концов признал ее пра¬

воту. В мемуарах Орленева это возвращение к себе укладывается

в один разговор, в несколько минут, на самом деле процесс само¬

освобождения потребовал от него немало времени. Актерские

штампы прилипчивы, даже при малой давности их надо отдирать

с кожей; Орленев не побоялся этой хирургии и от несколько ри¬

туальной театральности Иванова-Козельского постепенно вер¬

нулся к своей естественной манере. Урок Федотовой он запомнил

надолго (она «меня спасла и возродила как актера»). С тех пор

он остерегался не только прямых стилистических или техниче¬

ских заимствований, но и влияний широкого общеэстетического

порядка, которые могли, как ему казалось, исказить природную

основу его искусства. И это была одна из причин, не главная, но

самая ранняя, которая впоследствии побудила его выбрать путь

гастролерства и отказаться от предложения Станиславского всту¬

пить в труппу Художественного театра.

В Нижнем Новгороде Орленев застрял. Антрепренер Бель¬

ский, по характеристике Б. Н. Белякова, автора «Летописи Ниже¬

городского—Горьковского театра» 13, предприимчивый делец, знав¬

ший все секреты театральной коммерции, предложил молодому

актеру остаться у него на зимний сезон, обещая платить пятьде¬

сят рублей в месяц; это была уже третья ступень его благополу¬

чия. Зря Бельский денег не платил, актеры у него работали

с утра до полуночи. Много ролей сыграл в том сезоне и Орленев,

но в памяти у него осталась только одна: мальчик-сапожник из

водевиля Мансфельда «С места в карьер». Водевиль этот, судя по

газетным извещениям, шел часто, хотя особого шума в тот ниже¬

городский сезон не вызвал.

Искусство Орленева в жанре водевиля еще ждало своего при¬

знания, но схема роли наметилась уже тогда. Во-первых, мотив

натуры; у маленького героя Орленева был прототип — тоже уче¬

ник сапожника, нижегородский уличный мальчик с двойной

жизнью: одной — свободной, для себя, полной еще ребяческих ин¬

тересов, и другой — вынужденной, для хозяина, настороженной,

как у испуганного зверька, и озабоченно-деловой. Для полноты

реальности Орленев произвел щедрый обмен — отдал мальчику

свой почти неношеный костюм, взял его рваную одежку — и

после соответствующей дезинфекции выступал в ней на сцене,

демонстрируя безусловную подлинность портрета. И, во-вторых,

мотив смеха сквозь слезы, той веселой беззаботности, которая

способна была смягчить, но не скрыть недоумение и беспомощ¬

ность мальчика, столкнувшегося с враждебным ему миром взрос¬

лых. Пока это был эскиз роли, потом, у Корша и Суворина, она

получила раскраску и окончательную форму. Но начало ее было

здесь, в Нижнем Новгороде, где Орленев впервые испытал себя

как комедийный актер мартыновской традиции, близкой к нату¬

ральной школе русской литературы сороковых годов.

Два последующих года он провел по преимуществу в городах

Западного края, на территории нынешних Литвы и Белоруссии,

у антрепренера Картавова, делившего сезоны на половинки —

первая в Вильно, вторая — в Бобруйске, первая в Минске, вто¬

рая — опять в Вильно. В промежутке Орленев побывал еще

в Орле и в Крыму. От этих лет у него остались смутные воспоми¬

нания: тряска в прокуренных вагонах третьего класса, запущен¬

ные номера для приезжающих, первые кутежи и потом неделями