Орлята Великой Отечественной…

Когда остатки тюлькиного флота (так называли мотоботы из-за их невоенного происхождения) добрались до Малой земли и матросы по горло в холодной апрельской воде (причалов не было) разгружали ящики с боеприпасами, Доценко сказал:

— Ладно тебе… На войне все боятся. А кто не боится, тех в первый день убивают. Только можно бояться и делать свое дело, а можно всем свою трусость показать… Кто два раза подряд струсил, к тому на флоте больше доверия нет… А мы хоть тюлькин, но все равно флот.

При разгрузке Соловьев ронял ящики с патронами за борт, руки дрожали после "карусели", да и силенок было маловато. Но Доценко его не ругал. Сам нырял в холодную воду, доставал ящики и говорил недовольным десантникам: "Ничего, просохнут к вечеру…"

Их было несколько, двенадцати-тринадцатилетних юнг, уходящих ночами на мотоботах на Малую землю. Иван Соловьев, Виктор Чаленко, Владимир Довбненко, Руслан Пинчук. Иногда они встречались на пыльных улицах Геленджика, когда мотоботы залатывались в береговых мастерских и у юнг не было особых дел. К тому времени Соловьев считал себя настоящим матросом. Он сходил на Малую землю больше десяти раз, обзавелся трофейным парабеллумом в красивой кожаной кобуре и карабином.

— А я браунинг больше уважаю, — сказал ему Витя Чаленко. — Не такой тяжелый он, а бьет прицельней…

— Из твоего браунинга только с двух метров в корову стрелять, — возразил Соловьев.

Они заспорили, разошлись в разные стороны и не виделись несколько дней.

— Как жизнь? — спросил Соловьев у Чаленко при очередной встрече.

— Да так… Постреливаю… — ответил тот. — В десант не берут, говорят, плавай себе, сынок, на мотоботе. Скучища…

Вскоре Виктор Чаленко погиб. Вместе со своим главстаршиной Ворониным он похоронен в братской могиле на мысе Любви. Погиб и Владимир Довбненко.

— Нас любили, — вспоминает Иван Иванович Соловьев. — Давали лучшую еду, сахар. И каждый считал своим долгом поругать за то, что мы убежали на фронт. Потому что у многих остались дома такие же сыновья. А если юнга погибал, его хоронили всей бригадой. Матросы плакали… Нас всех знали по именам.

Я читал характеристику сорок третьего года на юнгу Ивана Соловьева, подписанную главстаршиной Доценко. "Строптив, всегда имеет собственное мнение" — написано в той характеристике. С марта по июнь сорок третьего года юнга Соловьев дважды побывал на гарнизонной гауптвахте. А в ночи, когда МБ-13 уходил в рейсы, он убегал с гауптвахты (сделать это было не просто) и успевал как раз к отплытию. Доценко ворчал: дескать, самый бедовый юнга на всем тюлькином флоте попал к нему на мотобот, но в рейс все-таки брал. И снова Соловьев вглядывался в черную воду, а утром сигналил, что мотобот на ходу, только открылась в трюме течь и сейчас откачивают воду. Поэтому скорость, наверное, снизится, но до Малой земли они обязательно дотянут, и помощи им оказывать пока не надо.

А потом, когда уже не стало главстаршины (он погиб при освобождении Аккермана, ныне Белгорода-Днестровского), Соловьев понял, что оба раза отправлял его Доценко на гауптвахту, когда МБ-13 шел в колонне первым, а идущие впереди мотоботы, как правило, в базу не возвращались…

Ивану Ивановичу Соловьеву сорок девять лет. Он ветеран Малой земли, Краснознаменной Дунайской речной флотилии, югославской партизанской бригады имени Тони Томчичева. Он получает много писем с просьбой припомнить тот или иной эпизод фронтовой биографии. Пишут члены советов ветеранов, пишут работники музеев, писатели и журналисты, собирающие материалы о Великой Отечественной войне. И ни одно письмо бывший юнга не оставляет без ответа. Вот отрывок из письма-воспоминания Ивана Соловьева: