Орлиный услышишь там крик...

Дней двадцать хода отделяли нас от дома.

И вдруг капитан Астафьев получил радиограмму. В первую секунду до него не дошло ее содержание. Нам приказывали идти обратно. В таком-то квадрате встретить другой рыбацкий сейнер, у которого испортилась машина, и отбуксировать его домой. Это значило идти снова в экваториальную Атлантику, в это тяжелое пекло, задержаться на месяц, а то и больше.

После скупых строчек приказа в телеграмме стояла приписка: «Надеемся, что личный состав сейнера «Оскол» поймет важность задачи и выполнит ее».

Личный состав… Одного матроса так раздражал каждый пустяк, что доктор прописал ему успокоительные капли. Ему-то, крепкому, широкоплечему моряку, капли… Другой матрос опоздает на экзамены в институте, и у него пропадет еще год. Третьего вконец иссушила жара и качка. А Кузовлев… Как отнесется к этому штурман Кузовлев?

Капитан зашел к штурману и молча положил перед ним радиограмму. Кузовлев читал ее, и худые, нервные руки все крепче вцеплялись в подлокотники кресла. Сколько в это мгновение мыслей пронеслось в его голове?! Но он молчал, как будто прислушиваясь к приглушенному гулу машины.

Наконец штурман поднял на капитана больные глаза, а потом опустил их к навигационной карте. Дрожащие пальцы наложили транспортир на линию нашего пути.

— Новый курс сто девяносто, — глухо проговорил Кузовлев.

Капитан знал, что каждый из экипажа не колеблясь принял бы решение, так сухо и коротко прозвучавшее в устах штурмана: «Новый курс сто девяносто». Такого решения требовал закон, священный для всех наших моряков. Закон взаимопомощи, товарищества и братства.

Зазвенел судовой телеграф. Судно медленно развернулось и нацелилось форштевнем в пекло экватора…

В ЯПОНСКОМ МОРЕ ШТОРМ

Ветры ревут над Тихим океаном, дыбят волны, и даже крепкие, испытанные в стихиях бойцы — морские лайнеры прячутся в надежные бухты и заливы.

Только для одного типа судов не существует ни бурь, ни ураганов. Эти суда — спасатели, суда-санитары, пожарники, лазареты, тягачи, кем только не становятся они, чтобы выручить из беды другое судно…

В один из погожих летних дней из южносахалинского порта Корсаков мы вышли в море на спасателе «Сигнальный». Он спешил на выручку парохода «Петр Рукавишников». В том, что пароход сел на мель в узком Татарском проливе, не было ничего необычного. После весенних обложных дождей вспухли материковые реки и потащили в море все, что сумели размыть и разрушить. Морские течения подхватывали песок с берегов, несли его дальше, делая отмели в самых неожиданных местах.

«Петр Рукавишников» сначала пытался сняться сам. Но мель держала его цепко. Пароход все плотнее садился на дно, зарывая в песок винты и руль. Тогда-то он и запросил помощи.

Спасти судно, терпящее бедствие, — первый закон моря. Никто не застрахован от роковых случайностей. Моряк да поможет моряку.

Шторм еще не успел разгуляться. Под холодным плоским небом тяжело ворочались волны. Слева за легкой дымкой тумана виднелся конус японского острова Ребун. На воду садились чайки и устраивали между собой перекличку. Только одна, худая и грязная, кружила за кормой и кричала пронзительно и гневно.

Море пока не предвещало бури. Но в эфир неслись уже тревожные телеграммы синоптиков: «Побережью южной части Сахалина, заливам Анива, Терпения, проливу Лаперуза. В ближайшие сутки ожидается норд-вест 12 баллов. Примите меры укрытию флота».

Шло время, а «Сигнальный» пенил мягкую, покойную зыбь. Старпом покалывал острым циркулем карту, осторожно двигал рукояткой управления рулевой. Лишь капитан Новиков, бывалый моряк, угадывал приближение бури в затишье, в безобидных бурунчиках, в небе, на котором висели сизые лоскутки облаков. Он пробовал уснуть — не спалось, пробовал читать — не читалось. Тогда он отбрасывал книгу, стремительно поднимался в рубку и, прижавшись лбом к стеклу иллюминатора, смотрел на горизонт. Над самой чертой дали вился туман — признак непогоды.

Вечером в борт ударила первая сильная волна. Не успел морской буксир сбросить воду, как еще более крупная волна навалилась на него. Стенки кают дрогнули и заскрипели на все лады. Началось.

Шторм страшен. Шторм ночью еще более свиреп. Гудит океан, и вся планета кажется зыбкой, низвергающейся в какую-то бездну.

Но маленькое судно упрямо идет вперед, стонет, свистит снастями, ложится на борт и движется назло ночи и шторму.

Я захожу в каюту штурмана Мокрова. Двадцать четыре года — невелик возраст для настоящего моряка. Но он сам выбрал себе судьбу. Жюль Верн, Джек Лондон — не они ли рассказали о море переяславскому мальчишке, предки которого его никогда и не видели. Попробуй разберись, как и когда западет в душу мечта.