Орлиный услышишь там крик...

И вот теперь, проплывая вдоль берега, Урванцев внимательно осматривал сушу. Вдруг Николай Николаевич заметил у камней что-то белое — то ли куски бумаги, то ли кварц. Когда он причалил, то увидел разбросанные письма, теодолит, изорванное в клочья белье. На покореженной посуде виднелись следы медвежьих лап. Чуть в стороне валялись два пакета, зашитые в брезент. Один пакет адресовывался в Америку в Институт земного магнетизма, другой — в Норвегию. На визитных карточках Амундсена было написано: «Милостивый Государь, не откажите во всевозможном содействии г-ну П. Л. Тессему при отправлении телеграмм и дальнейшем продолжении пути с почтой в Норвегию».

Кто бросил эти вещи? Тессем или Кнудсен? Эти вопросы мучили путешественников до конца августа.

После того как Урванцев прибыл в Диксон, Бегичев в ожидании парохода занялся охотой. Проходя однажды недалеко от радиостанции, он увидел скелет. По брошенным в пути вещам наконец стала ясна трагедия матросов Тессема и Кнудсена.

Норвежцы прошли девятьсот километров через полярную ночь. В дороге умер Кнудсен. Чтобы не оставлять его тело на растерзание зверям, Тессем соорудил костер, положил мертвеца в огонь и на прощание выстрелил несколько раз из винтовки.

Потом он пошел дальше, один, под вой пурги, под робкие сполохи сияний и стонущий хруст снега. Когда силы стали покидать его, он спрятал почту в тайник, намереваясь когда-нибудь вернуться сюда. Уже недалеко от Диксона он бросил спальный мешок и лыжи и пошел, опираясь на палку. Всего два километра оставалось до спасительных огней полярной станции. Но их-то и не смог пройти матрос. Возможно, он поскользнулся и вывихнул ногу, возможно, прилег отдохнуть и уснул, чтобы никогда не проснуться.

ГОРОД БУДЕТ!

Медь, никель, уголь и платина, найденные Урванцевым в норильской тундре, требовали еще более усиленной разведки. А для этого нужны были люди и деньги. Деньги немалые, люди сильные, смелые, такие, что не боятся ни черта, ни дьявола, ни морозов, ни многомесячных полярных ночей.

Множество шурфов покрыли тундру, но ни один, к сожалению, не врезался в залежь с богатой сплошной рудой. В морозном бараке с лупой в руках геолог просматривал тысячи образцов. В камне он находил нежно-розовые пылинки пентландита — природного источника никеля, зеленовато-золотистые застывшие капельки халькопирита — медного минерала. Но нигде он не обнаружил ни одного серебристого зернышка драгоценной чародейки — платины. Только под платину могли выдать из скромного кошелька республики деньги на продолжение работ.

А тут еще задула пурга. Люди валились от усталости, болели от скудной пищи, от тоски по дому, теплу, ласке. Хрипло и глухо гремели под землей взрывы. Расхлябанный буровой станок то и дело ломался. Вода в скважине замерзала. Единственная алмазная коронка могла заклиниться. Чтобы отослать пробы на химический анализ, надо было дробить камни в порошок. Ни дробильной машины, ни ступ в экспедиции не было. Из толстого железного листа пришлось сделать подобие чаши и двухпудовой гирей, подвешенной к потолку, перематывать камни.

Только тот, кто зимовал в полярную ночь, поймет охватывающее порой отчаяние. Настоящей руды все не было. Нечеловеческие усилия, казалось, тратятся впустую.

Многие рабочие приехали с енисейских золотых приисков. Были и развращенные «золотишники», и горькие пьяницы, которые надеялись в норильской партии на легкий заработок. Они заманивали местных охотников, спаивали их, отбирали песцовые шкурки. Они-то и решили убить Урванцева, взять бочку спирта из кладовой, выменять на него меха и скрыться.

Предупрежденный о грабеже, Урванцев в ночь нападения не сомкнул глаз. И вот он услышал ободряющий шепот главаря:

— Пора, детки, приглашать начальничка на красный пир. Как только он высунет голову, тихонечко кайлом по черепу тук…

В этот момент Урванцев распахнул дверь и навел револьвер на грабителей.

— Ни с места! — как можно спокойнее произнес он. — Приказываю принести все меха. И хорошенько запомните: я никого не позволю обманывать. Стрелять на этот раз не буду, но если еще попытаетесь — пощады не ждите!

Меха грабители вернули охотникам. На некоторое время в партии воцарился порядок. Жили одним ожиданием богатой руды. Но руда не попадалась…

И вдруг однажды к Урванцеву влетел горный мастер: Руда…

В забое действительно была руда — норильская, богатая медью, никелем, платиной. Руда, которой обязан своим существованием прекрасный город Норильск.

Но в ту памятную ночь рабочие, собравшиеся в холодном бараке, с недоверием слушали Урванцева. С неожиданным красноречием говорил Урванцев о будущем зареве огней, осветившем ночь, о детях, которые будут жить в светлом городе среди полуночного северного царства.

Рабочие молчали. Даже им, энтузиастам Севера, далеким казалось время, когда на голой, холодной земле возникнет город.

А Урванцев все говорил и говорил. Как раз в этот момент он почувствовал, что те тревоги, которые волновали его по дороге на Таймыр, ничего не стоят по сравнению с прекрасным будущим пока не заселенной земли.