Орлица Кавказа (Книга 1)

Дато хотели дать понять: мол, мы неспроста выказываем к тебе такое милосердие, одумайся, кайся, спасай свою жизнь. А нет - тебя ждет неминуемая кара, дни твои сочтены, подохнешь, как собака.

Падай ниц, Дато, проси прощения! Скажи, бес попутал, молись, заклинай: дайте мне умереть по-христиански или искупить вину свою.

Буду служить - божись, клянись, - верой и правдой, истреблять врагов империи! Если надо - помогу в поимке Гачага Наби, я еще вам пригожусь, поверьте, я проникну в стан врагов и брошу к вашим ногам голову разбойника, я заставлю его подругу прислуживать вам!

Дато догадывался, чем объясняется столь терпимое и "учтивое" отношение к нему. И представлял себе, что за ним кроется, какие требования, условия могут последовать в дальнейшем...

Но даже если предположить невероятное - что он "раскололся" бы, был бы прощен и искупил бы вину неслыханной подлой услугой - подвел бы Наби под удар, - даже тогда ему вряд ли бы дождаться царских милостей... И тогда бы не снести ему головы - чтобы неповадно было впредь ему впадать в "ересь" и "вероотступничество".

Много голов слетело бы с плеч в устрашение и назидание... и "мусульманских", и "христианских"... Кто за "смутьяна" Наби - того и на плаху...

Дато, представляя неминуемую расправу, оставался тверд и непоколебим.

Дато - за Наби, за тех, кто бьется за волю, за честь и правду, за бедных и обездоленных.

Если он дрогнет, если станет юлить и просить пощады - позор ему во веки веков:

И что бы тогда сказал Гачаг Наби?

Он мысленно советовался с далеким героем, с друзьями, с Медеей, с детьми своими...

И темные стены расступались, и доносились до него тревожные родные голоса.

Солнце закатилось за холмы. В подвале сгустилась мгла.

Щелкнул замок. Двери наверху приоткрылись. И донесся зычный голос:

- Как ваша светлость поживает?

- Не жалуюсь.

- А не изволите ли побеседовать с его высокопревосходительством?

- Карета еще не подана...

- Что ты надумал?

- Скажу, когда время придет.

- Долго думаешь. Может, одумаешься?

- Одумался...

- Ну как так? Хочешь дать показания?

- Мне нужно время.

- Не век же.

- Господин сыщик, смертников полагается уважать.

- Сам полез в петлю. С мусульманами спелся? Дато повысил голос:

- Да, представь себе.

- Ты - вероотступник.

- Это смотря во что верить...

Луч света, падавший в проем, исчез.

Дато подумал, что, возможно, с чиновником сыска пожаловал сюда сам главноуправляющий.

Да, завтра, глядишь, поволокут его наверх, без всяких любезностей.

Прошло некоторое время.

Дато, погруженный в невеселые думы, вздрогнул: вновь шелкнул замок, скрипнула крышка-дверка и по лестнице, то ли сполз, то ли скатился человек. Дато успел разглядеть, что голова у незнакомца перевязана.

Жалость стиснула сердце.

Но в следующую секунду Дато насторожился: а если "подсадная утка"? Эта догадка пронзила его мозг. "Началось!"

Дато подступил к нему:

- Кто ты такой? Человек застонал.

- Что с тобой стряслось? Откуда взялся? Говори!

- Умираю, брат...

- И хорошо бы подохнуть тебе!

Дато уже не сомневался, он узнал по голосу: это был тайный осведомитель, изрядно поколоченный, видно, для того, чтобы вызвать сочувствие у Дато.

Дато плюнул ему в лицо.

Сыщик плаксиво протянул:

- Ты и впрямь спятил!

- Подыхай, сукин сын!

Дато в сердцах пнул его ногой.

"Нет, ваше превосходительство, не клюну я на вашу удочку..." - подумал он.

Глава восемьдесят шестая

Гачаг Наби взбирался по скалистой круче, на самый гребень, откуда хорошо были видны окрестности, почтовый тракт, где огибавший скалы, а где прорубавшийся сквозь них.

Воинов мало, а потому не только смекалка, чутье и отвага гачагов определяли исход борьбы. На них смотрел народ, за них стоял народ, и каждый шаг надо было выверить, предусмотреть возможные последствия для поддерживающих и сочувствующих им людей.

От похода к походу, от боя к бою крепла закалка, рос ратный опыт гачагов.

К этому их вынуждал, сам того не ведая, обученный, вымуштрованный, намного превосходящий в силе враг.

Каждый из чиновных-сановных, от пристава до старосты, от урядника до бека, опасался внезапной расправы, страшился возмездия. Могло ведь случиться и так, нагрянули бы гачаги, схватили бы, связали бы кого-нибудь из лиходеев - и поминай как звали...

Мало ли чего могли выкинуть эти "разбойники"...

Итак все обставят, так обмозгуют, что комар носа не подточит, словно у них, необученных, неграмотных там, в горах, какой-то штаб военный действует... И писать-то не могли, и читать, не говоря о каких-то там топографических и прочих картах...

А слухов о гачагах, изустных и печатных - хоть отбавляй: небылиц, россказней всяких хватало...

Просвещенный мир обвинял царизм в угнетении народов.

Говорили о "кавказском Пугачеве", о катаклизмах, подтачивающих устои. империи. Эхо движения катилось по страницам печати, будоражило умы.

Гачаг Наби и Гачаг Хаджар, даже не представлявшие масштабы этой повсеместной молвы и народной славы, высоко держали голову, отважно и ревностно оберегая свою честь и благородство цели, которой они посвятили себя.