Оруэлл. 1945. Руины. Военные репортажи

Само по себе не так уж важно, расстреливаем мы фашистов и квислингов, которые случайно попали к нам в руки, или нет. Важно то, что месть и «наказание» не должны играть какой бы то ни было роли в нашей политике или даже в наших фантазиях. Одной из особенностей этой ужасной войны, которая отчасти сгладила ее жестокий характер, стало то, что британцы не демонстрировали всепоглощающей ненависти к противнику. Не было заметно того бессмысленного расизма, который проявлялся во время прошлой войны. Я, например, не помню, чтобы в этот раз на каждом углу повторяли, что у всех немцев лица похожи на свиные рыла. Даже слово «гунны» применительно к немцам использовали не так часто. С немцами (в основном это были беженцы) в Великобритании обращались без всяких сантиментов, но они не подвергались жестоким преследованиям, как это происходило в прошлую войну. Тогда на лондонских улицах было весьма небезопасно говорить по-немецки, британцы разграбили немецкие пекарни и парикмахерские, немецкая музыка впала в немилость, и даже порода такс практически исчезла, потому что никто не хотел заводить «немецкую» собаку. Эти безумства военных лет в немалой степени объяснялись нерешительной позицией Великобритании на начальном этапе ускоренного вооружения Германии.

Во время войны 1914–1918 годов британцев довели до совершенно исступленной ненависти к немцам, их потчевали нелепой ложью о распятых бельгийских младенцах и немецких фабриках, где из трупов делали маргарин.

Политику нельзя строить на ненависти, которая может привести как к чрезмерной жесткости, так и к чрезмерной мягкости по отношению к оппоненту. Во время войны 1914–1918 годов британцев довели до совершенно исступленной ненависти к немцам, их потчевали нелепой ложью о распятых бельгийских младенцах и немецких фабриках, где из трупов делали маргарин. Как только война закончилась, британская общественность испытала естественное отвращение к этим россказням, которое только возросло после возвращения домой с войны наших солдат – они (что свойственно британским солдатам) с восхищением отзывались о своем противнике. Результатом стало стремительное распространение прогерманских настроений, которое началось где-то в 1920 году и продолжалось до тех пор, пока Гитлер не обосновался во власти.

Результатом стало стремительное распространение ‹в Британии› прогерманских настроений, которое началось где-то в 1920 году и продолжалось до тех пор, пока Гитлер не обосновался во власти.

На протяжении всех этих лет так называемые просвещенные мнения (см., например, любой номер Daily Herald до 1929 года) пытались внушить нам, что Германия не несла никакой ответственности за войну. Трейчке[24], Бернгарди[25], пангерманизм, «нордический» миф, открытые угрозы «Судного дня» (Der Tag)[26], с которыми немцы выступали с 1900 года, и так далее – все это кануло в Лету. Версальский мирный договор стал величайшим позором, который когда-либо видел мир. О Брест-Литовске[27] мало кто слышал. Все это оказалось расплатой за четырехлетнюю вакханалию лжи и ненависти.

Любой, кто пытался пробудить общественное мнение в годы фашистской агрессии, начиная с 1933 года, знает, какими были последствия этой пропаганды ненависти. «Зверства» стали рассматриваться в качестве синонима к слову «ложь». Истории о немецких концентрационных лагерях были историями о зверствах, следовательно, они являлись ложью – так рассуждал британский обыватель. Левые, которые пытались заставить общественность увидеть, что фашизм – это зло, были вынуждены бороться против плодов своей собственной пропагандистской деятельности последних пятнадцати лет.

Еще меньше радости я испытываю от того, что левые ассоциируют себя с планами раздела Германии, миллионы немцев сгоняются в бригады для принудительного труда и принимаются решения о репарациях, по сравнению с которыми версальские репарации выглядят платой за проезд в общественном транспорте.