Осада

— Разве я могу жить с этими людьми? Я?! Разве я могу жить так, как живут они?

— Ах, вон оно что!.. — Эстер улыбнулась. — У вас еще остался хлеб, Лёринц? Тот кусок, который вы утром украдкой сунули себе в карман? Ведь вы его украли у собственной семьи, не так ли?..

— Я… — Он хотел было запротестовать, но жена перебила его, махнув рукой:

— Не смотрите на меня как идиот. Есть у вас хлеб или вы его уже слопали? Хотя это не столь важно. А известно ли вам, сударь, откуда у нас взялся тот хлеб?

Лёринц молчал.

Тогда Эстер снова приблизила свое лицо к лицу мужа, обдав его теплым дыханием.

— Его ваша любимая жена, урожденная Эстер Беци, получила в подарок от своего любовника, который стащил его у родной дочери, а та в свою очередь получила от своего любовника… — Неожиданно Эстер отступила на два шага назад и продолжала: — Если вы вдруг очухаетесь и захотите в полдень жрать, то приходите чистить картошку, так как ваша уважаемая супруга заработала своим восхитительным телом немного картофеля…

Лёринц Шани, словно парализованный, стоял на месте даже тогда, когда шаги Эстер стихли на лестнице.

Укушенная рука сильно болела. «Нужно будет перевязать ее…» И тут он почему-то вспомнил об адвокате. «Наверняка, это он ее любовник…» — решил Шани, не понимая, чем мог завлечь его супругу этот семидесятилетний старик. Задумавшись, он нахмурился.

«Ты отказался от меня, господи, отвернулся… — Лёринц оттолкнул от себя револьвер, валявшийся на постели. — Это тоже знак… Да сбудется твоя воля…»

Вскоре Лёринц Шани почувствовал, что начал сильно мерзнуть. Тяжело вздыхая, он спустился в убежище. В подворотне он встретился с адвокатом Абоди. «И все же… в конце концов… он тоже…» Шани протянул адвокату руку, отчего тот так и засветился радостью.

Еще раз тяжело вздохнув, Лёринц Шани, жалея самого себя, спустился в подвал.

А адвокат все еще стоял на том же месте, провожая своего патрона счастливой улыбкой.

19

Ефрейтор Георгидзе, стоя в окопе, всматривался в склон холма, на котором горели подбитые немецкие танки. Младший лейтенант предупреждал его, что вслед за танками наверняка пойдет пехота, и он ждал ее появления. Однако гитлеровцев нигде не было видно, и хотя Георгидзе был уверен, что они сейчас вряд ли осмелятся сунуться сюда, он все же внимательно, метр за метром, осматривал местность своими зоркими глазами. Подбитые танки горели долго, отбрасывая на снег багровые отблески пламени. От долгого стояния в одном положении ноги и руки у Георгидзе занемели. Наконец языки пламени начали уменьшаться, а когда они совсем угасли, стало темно.

Георгидзе пошевелился, разминая ноги, и невольно подумал о том, что все тяготы этой войны он переносит немного легче, чем былые бои. «А ведь тогда я был моложе и намного подвижнее». Решив, что настало время покурить, ефрейтор достал свою трубку, набил ее табаком и, присев на корточки на дне окопа, накрыл голову полой шинели и прикурил. Он уже давно не курил, и теперь ароматный запах табачного дыма был ему особенно приятен. Зажав трубку в кулаке, он облокотился на бруствер.

Попыхивая трубкой, Георгидзе не спеша подводил для себя итоги прошедшего дня. Неодобрительно покачав головой, он мысленно вступил в разговор с замполитом. «Да, дал ты маху, Иван Иванович. И здесь перед нами такие же нацисты, как и до этого были, хотя ради упрощения ты и считаешь их немцами…»

Сипение трубки оторвало его от размышлений. Вынув ее изо рта, он прислушался. Шума танковых моторов не было слышно, зато сзади, за его спиной, потрескивали от мороза деревья. Сунув трубку в рот, Георгидзе продолжал курить, но более осторожно, так, чтобы она больше не сипела.

Мысленный спор с замполитом несколько испортил Георгидзе настроение, так как велся он в недопустимой форме. В их роту младший лейтенант Иван Иванович Фролов попал незадолго до осады Будапешта. Представляясь личному составу роты, новый замполит произнес довольно большую речь, содержание которой местами не понравилось ефрейтору. Вскоре после этого началось форсирование Дуная, и Георгидзе никак не смог выбрать момент, чтобы сказать замполиту об этом. Случай представился лишь через двое суток. Остановив Фролова, Георгидзе сказал:

— Иван Иванович, остановись на минутку, хочу с тобой поделиться, что мне понравилось, а что не понравилось в твоей первой речи…

Георгидзе хотел продолжать, но младший лейтенант вытянулся чуть ли не по стойке «смирно» и криком оборвал его:

— Товарищ ефрейтор, как вы разговариваете со мной?! И кто вам дал право обращаться ко мне на «ты»? И вообще, как вы осмеливаетесь критиковать действия начальника?!

Ефрейтор Георгидзе, самый старый солдат в роте, участник гражданской войны, с которым порой не гнушались советоваться и командир роты, и сам комбат, вытаращил от удивления глаза и хотел было все объяснить, но замполит лишил его этой возможности, скомандовав:

— Круг-ом! Шагом марш!

Георгидзе, словно окаменев, не двигался с места.

— Вам разве не ясно?! Шагом марш! — приказал еще раз замполит.