«Осада человека». Записки Ольги Фрейденберг как мифополитическая теория сталинизма

Возвращаясь к быту, Фрейденберг описывает дальнейшее развитие «квартирного вопроса»: «Весь 1929 год, все триста шестьдесят с чем-то его дней, прошел у нас под знаком неслыханного квартирного процесса» (VII: 53, 186). Они с матерью хотели разделить квартиру, в которой жили еще при старом режиме, оставив себе две комнаты с кухней и ванной. (В это время, кроме подселения жильцов в бывшие буржуазные квартиры, был разрешен и раздел больших квартир.) Однако на разных этапах этой затеи возникали серьезные препятствия. Началась судебная тяжба. Фрейденберг упоминает одиннадцать судебных процессов, двадцать два обследования квартиры различными комиссиями, три огромнейших тома бумаг, страшные драмы. На одном этапе в квартиру подселили-таки «чужих людей», чему Фрейденберг всеми силами стремилась воспрепятствовать: «к нам въехала целая семья пьяницы и убийцы рабочего, с любовницей и двумя детьми»; их выселяли по суду (VII: 53, 187). Фрейденберг видит причину всего дела в том, что на их огромную квартиру позарились члены правления нового советского учреждения ЖАКТ (жилищно-арендное кооперативное товарищество), «партийцы», которые не стеснялись в средствах, чтобы получить квартиру для себя, прибегая к «взяткам» и «шантажу». Заявления, докладные записки, жалобы (вложенные в тетрадь) приводятся Фрейденберг в большом объеме, составляя одну из самых длинных и подробно документированных глав всех записок (VII: 53, 186–214). «Это было страшное судопроизводство, то „дело“, описать которое мог один Сухово-Кобылин» (VII: 53, 186).

В ходе этого дела «Сашка» решился обратиться за помощью в ГПУ. Фрейденберг присоединила к его заявлению и свой «крик души», адресованный в ГПУ. Процитирую избранные места, показывающие, как хорошо Фрейденберг владела в это время (в 1929 году) дискурсом советской власти и как она этим дискурсом пользовалась, обращаясь во власть:

Начальнику Экономического отдела ГПУ

Уважаемый товарищ.

К Вам обращается научный работник-марксист, сотрудник 1 разряда Научно-исследовательского института литературы и языков при ЛГУ, Института марксизма и Яфетического института80 с горячей просьбой освободить меня от шантажа, в борьбе с которым я надрываю силы вот уже 9 месяцев и вот-вот потону окончательно. Разрешите ознакомить Вас со всем делом, чтоб восстановить всю картину.

В прошлом году советская власть предоставила гражданам право раздела квартир с тем, чтобы они предоставлялись трудящимся. Этим правом воспользовалась и я (VII: 53, 199).

Изложение дела и характеристика ее противников занимает восемь страниц машинописи и заканчивается страстным призывом:

Товарищ. Моя жизнь – сплошная кошмарная пытка. Я во власти шантажа и произвола. <…> Нужна сильная и смелая власть органов дознания, которая охватила бы всю картину в целом, а не ее отдельные отрывки. Моя единственная надежда на Вашу смелую помощь. Я отдаю все силы государству и прошу защитить меня перед тремя хищниками, за которыми откроется не одно преступление (VII: 53, 207).

Фрейденберг говорит здесь не своим голосом, а языком «работника-марксиста», маленького советского человека, которому так нужна «сильная и смелая власть органов дознания» и который, находясь во власти «шантажа и произвола», передает себя целиком под защиту этих попечительных органов советского государства. По-видимому, от самой Фрейденберг не укрылось, что она пользуется литературным приемом – своего рода сказом. Она добавляет: «Но не помог ни на йоту и этот Сухово-Кобылинский документ» (там же).