«Осада человека». Записки Ольги Фрейденберг как мифополитическая теория сталинизма

Уже в блокадных записках она заметила, что, в то время как «[з]ависть, клевета, интриги [есть] у всех наций на свете», при Сталине эти «духовные нечистоты» носят характер «организованной общественной системы» (XVII: 129, 19). Послевоенные репрессии в университете привели ее к выводу, что обычные, казалось бы, академические интриги и склоки, которые она с такой болезненной интенсивностью описывала в своих тетрадях, – это результат сознательной государственной «методологии», применяемой как в местной, так и в международной политике.

Она замечает также, что склока – это «естественное состояние» людей в сталинском обществе. Пользуясь здесь гоббсовской фразой, Фрейденберг понимает «естественное состояние» по-другому. Если, по Гоббсу, государство существует именно для прекращения «войны всех против всех» как «естественного состояния» людей в обществе, не знающем суверенной власти, то, по Фрейденберг, вражда людей друг против друга – это, напротив, результат сознательной политики Сталина, а также естественная реакция «натравливаемых друг на друга людей», морально одичавших в ситуации сталинского террора.

Это концепция Гоббса, вывернутая наизнанку.

Левиафан

Думаю, не будет преувеличением сказать, что организующую роль в теории Фрейденберг играет метафорический образ «политического тела» и что она опирается при этом на длинную культурную традицию, укорененную в античности. От Платона и Аристотеля представление об обществе как о совокупности людей (corpus politicum) и подобие между телом человека и обществом или государством использовались в политической философии в качестве концептуальной метафоры и методологического принципа97. В 1930‐е и 1940‐е годы новую актуальность приобрела метафорика и философия Гоббса – представления о государстве и суверенной власти, связанные с образом гигантского тела Левиафана.

В эти годы к идеям и образам Гоббса обратились политические философы, жившие в гитлеровской Германии, такие как Карл Шмитт, Лео Штраус, Ханна Арендт. При всем различии во взглядах и жизненной ситуации их связывали общие ходы мышления, включая внимание к идее сильного государства и использование мифа в политическом анализе современной ситуации98.

Думаю, что Фрейденберг можно считать частью мифологического подхода к политической философии, возникшего в это время в Европе99.

Символ государства как единого тела, созданный Гоббсом, – это и мифологическое чудовище по имени Левиафан, и гигантских размеров человек, тело которого составлено из множества маленьких людей, над которыми возвышается огромная голова (знаменитый образ на фронтисписе трактата). При этом для Гоббса, писавшего «Левиафан» в ситуации затяжной гражданской войны в Англии, этот образ символизирует политическое единство общества, объединенного под властью суверена, носителя абсолютной власти, который, держа подчиненных в страхе, обеспечивает защиту от «естественного состояния» вражды отдельных людей по отношению друг к другу.

Из тех же, кто прибегал к Гоббсу в эпоху Гитлера и Сталина, не все одинаково оценивали роль государства-Левиафана в жизни человека.

Карл Шмитт с неодобрением пишет, что в дальнейшей политической мысли гоббсовский образ Левиафана, а с ним и идея государства как единого тела под властью суверена, стал знаком чего-то страшного, угрожающего и чудовищного. Левиафан в образе змея или хтонического животного (подобного зверям апокалипсиса в Откровении Иоанна) становится «символом некой ужасной силы и, в конце концов, злокозненным врагом человека»100. Сам Шмитт, правовед и политический философ, который работал в Веймарской, а затем в гитлеровской Германии, в книге «Левиафан в учении о государстве Томаса Гоббса» (1938) пытался реабилитировать Левиафана и как символ, и как идею суверенной власти, несущей безопасность и защиту от «войны всех против всех». (Он посвятил себя этой книге после того, как провалилась его попытка сыграть роль философа при правительстве Гитлера.)

По-другому оценивает Левиафана Арендт. В «Истоках тоталитаризма» она уподобляет тоталитарное государство гигантскому человеку (не называя слова «Левиафан») и сетует на то, что «людское многообразие как бы исчезает в одном человеке гигантских размеров». В этом и заключается сущность террора: «Сдавливая людей общим гнетом, тотальный террор уничтожает всякие расстояния между ними». Судя по ее метафорическому языку, для Арендт Левиафан – это гигантское тело, созданное террором, в котором нет места индивидуальности, нет «социального пространства для каждого» (604). (В своем трактате Арендт рассуждает и о теории власти у Гоббса (205–210).)